Бегство от реальности вывод: Можно ли убежать от реальности? Итоговое сочинение

Мир, который составляет жизнь человека, далеко не всегда идеален. Это справедливо как для действительности, окружающей человека снаружи, так и для реальности, созданной им внутри. Такой мир, почти всегда вызывает желание изменения. Так уж случилось, и обвинять в этом себя или окружающую действительность нет смысла. Процесс изменения своего мира никогда не бывает легким, очевидным, предсказуемым. Он требует усилий и сопровождается ошибками, после которых необходимо вставать и продолжать движение. Все шаги, которые сопровождают изменение, складываются в путь. Этот путь человек выбирает сам. Он и составляет жизнь. Любые изменения, которые человек внесет в свою реальность, и будут результатами его жизни, местом, которое ждет человека в конце пути.

Есть еще один вариант. Ничего не менять, потому что это трудно. Попытаться убежать, скрыться от своей жизни. Это путь, который ведет к изменению собственной реальности и имплантации на ее место чужого Рая. На первый взгляд, процесс кажется проще, а результат комфортнее. Главное, что в этом привлекает – не надо ничего менять, искать цели, не надо ни к чему двигаться. Это путь бегства от действительности, от своей реальности, в убежище. Для него даже придумано название – эскапизм. Само слово образовано от английского escape – «убежище, бежать, спастись». Так называется способ жизни, который предлагает уход от своей неприятной действительности в иллюзорную реальность.

Эскапизм стал одним из способов изменения дискомфортного состояния. Его используют те, кто оказывается вне действительности современной жизни потребления, не способен в нее вписаться. Такие люди не изменяют свою жизнь, они замещают ее на искусственную. В результате чувства заменяются псевдочувствами, поступки – псевдопоступками, отношения – псевдоотношениями. Коротко – это бегство в искусственную реальность псевдовыбора и псевдоцелей. Это путь переселения из своей жизни и своей реальности в придуманную, «реинкарнация» при жизни.

Все убежища, в которые можно убежать, объединяет то, что они вызывают зависимость (аддикцию), т.е. из них очень сложно вырваться самостоятельно. Эти реальности начинают жить за счет человека, как раковая опухоль. Они нуждаются в том, чтобы человек их поддерживал, цена их жизни – жизнь самого человека. Побег в такую реальность – это побег в зависимость.

Эскапизм

Существует остроумный афоризм: «Оптимист заявляет, что мы живем в лучшем из миров, а пессимист опасается, что это чистая правда».

В истории человечества не найдется времени, когда людей не посещала мысль о несовершенстве мира. А вместе с ней и желание от этого несовершенства куда-нибудь убежать. Можно искать объяснение этому несовершенству – в религии или философии, можно пытаться сделать мир лучше. Но все это требует усилий. Проще закрыть глаза, укрыться в мире фантазий, свести к минимуму контакт с неидеальной реальностью. Создать свой мир, который не будет к тебе безжалостен, где тебя ждут победы и успех, где нет дураков-начальников, хамящих продавщиц, нелюбимой работы и пробок на дорогах. Зато, возможно, есть межпланетные лайнеры, драконы, говорящие деревья или просто друзья, которые не назовут тебя сумасшедшим. Именно так все чаще рассуждают молодые. У бегства от реальности, или эскапизма, много форм и разновидностей. Побег этот не так прост и примитивен, как может показаться на первый взгляд.

Эскапизм (от англ. escape – бежать) – социальное явление, заключающееся в стремлении индивида или части социальной группы уйти от реальной действительности общепринятых стандартов и норм общественной жизни в мир социальных иллюзий или в сферу псевдодеятельности.

Эскапизм может быть физиологическим: наркотики, алкоголь, и т. д. Разумеется, если эта форма аберрации от окружающей действительности постоянно повторяется. Это самый примитивный, но и, пожалуй, самый распространенный путь. Можно дистанцироваться физически: с помощью допустим, покупки домика в деревне. Но самое занятное и разнообразное – конечно, внутренняя эмиграция, уход не только в воображаемый мир, но и в разнообразные приятные занятия. Что бы человек ни делал с увлечением – карьеру ли, качал ли бицепс или бегал по лесам с мечом, сделанным из автомобильной рессоры, – его можно считать эскапистом. Но при одном условии: если он делает это не ради результата как такового, а ради избегания чего-то беспокоящего, некомфортного. Эскапизм в каком-то смысле – протестное состояние. Хотя и неосознанное.

Есть две точки зрения на причину эскапизма. Одни считают, что виновато недоброе общество: не дает человеку возможности развиваться, вот он и начинает уходить в себя и в воображаемый мир. Реальность не соответствует представлениям человека, а человек не хочет мириться с этим, но сил изменить реальность не хватает. Порой только бегство от невыносимой реальности в свой внутренний мир способно сохранить человеку психическое здоровье. Так бывает, если реальность оказывается невыносимой – во время войн, катастроф, природных катаклизмов. Другие говорят, что общество тут не при чем – эскапист сам себе заранее так не нравится, что попросту не хочет показываться на свет божий.

Если правы и те, и другие и причина эскапизма – экзистенциальная неудовлетворенность не только своей жизнью, но и положением вещей вообще, тем, что вокруг всегда существуют и существовали нищета, боль, скорбь, несправедливость, смерть, то получается, что эскапизм – это проблема коммуникаций с миром, отчуждение и нежелание контактировать с другим, отличным от твоего. Главное для эскаписта – не смешивать «свое» и «чужое». Эскаписту комфортно вращаться только в кругу увлеченных тем же, что и он. Он не только отказывается участвовать в чем-то чуждом, он не готов никому из «чужих» объяснять, в чем ценность его мира.

Вот характерные высказывания людей, склонных к эскапизму.

Иногда после очередного тупого дня полного дерьма и жизненного неудовлетворения, хочется купить походный рюкзак со всем содержимым и просто уйти по дальше от людей, цивилизации, общества. Куда-нибудь в такую дыру где будет только земля, вода, воздух, огонь (надеюсь) и я. Где тебя будет по барабану, что ты сейчас одет в грязное, мятое тряпье пока оно будет выполнять свою функцию защиты от холода и дождя. Где тебе будет насрать на фондовые рынки, курсы валют, политику и пробки на дорогах. Где ты не будешь думать 105 раз прежде чем что-то сказать, не дай бог, не обидев людей, сказав лишнее….уйти в место, где ты будешь свободен от всего искусственного и надуманного!

Я пытаюсь не то, чтобы убежать от реальности, а с помощью любимых людей, фильмов, книг и музыки забыть, что такое реальность. Потому что реальность – это грязь, насилие и жестокость, реальность – это общественность транспорт, где сидят здоровые мужики и стоят хрупкие женщины, реальность – это когда десять бьют во дворе одного, а люди, видящие это из окон,  не считают нужным просто позвонить в милицию, реальность – это диктатура, когда ты боишься на работе сказать за кого голосовал, потому что не хочешь эту работу потерять. Мне не нравится такая реальность, я понимаю, что от нее не убежишь, но ненадолго забыть о ней можно.

Человечество сотворяет мир, который это же человечество старается запрячь в социальную узду, создать множество противоречивых правил, создать множество запретов. И когда приходит критический момент, человеку хочется убежать от реальности. Это единственный путь до катарсиса. Вот почему мы так любим фильмы, игры и, кто-то, литературу.

Условия жизни большинства нынешних беглецов от реальности нельзя назвать невыносимыми. Типичный современный эскапист живет в мегаполисе, причем вовсе не на грани нищеты и выживания. У него есть более или менее нормальные жилищные условия – комната в родительской квартире или отдельная жилплощадь, пусть и съемная. Есть работа или какие-то приработки, если он студент. Катастроф и войн в непосредственной близости от него не происходит. Обыкновенная жизнь. Но именно она отчего-то оказывается такой бессмысленной и неприглядной, что человеку приятнее проводить все свое свободное время в «иных мирах», будь то мир книжный, или виртуальный, или существующий в этой же реальности, но «параллельный» ей – например, это может быть какое-то особенное хобби, коллекционирование или спорт. Есть что-то очень привлекательное в том, чтобы отгородиться от ненужного, окружить себя «своими в доску» понимающими людьми, нырнуть в «свое, родное», и пусть весь мир подождет. Особенно в последнее время.

«Убегать» от реальности можно в любую деятельность, будь то работа, чтение книг или общение на Интернет форумах. Однако человек, замеченный в явно «эскапистских» пристрастиях, например, любитель компьютерных игр, проводящий много времени в Сети, увлекающийся историей древних шумеров и коллекционирующий спичечные коробки, может оказать вовсе не эскапистом, а наоборот, самым что ни на есть активным и деятельным реалистом.

Грань между эскапизмом и вполне естественной для человека увлеченностью каким-либо предметом, действительно, тонка. Все зависит от того, какие у человека цели и мотивы. Если вы заводите собаку, потому что любите животных и хотите о ком-то заботиться – это одно, а если потому, что «собаки лучше людей, и пусть лучше моим другом будет собака, чем человек, который меня точно обманет и предаст» – совсем другое. Если вы идете смотреть фантастический фильм или играете в компьютерную игру просто чтобы отдохнуть и получить новые впечатления – никому и в голову не придет назвать вас эскапистом, а вот если жизнь этих вымышленных персонажей интересует вас больше, чем своя собственная – есть над чем задуматься.

Социально приемлемых вариантов поведения в обществе не так уж много. А потому – либо ты в обойме и живешь «как все приличные люди», либо – извини, дружок, но ты маленько не в себе. Почему у нас не допускается ни малейших отхождений от общепринятого стандарта – вопрос отдельный. Зато для тех, кто сильно или «чуть-чуть» не соответствует, есть утешительный приз. На сегодняшний день им предоставляется такое количество вариантов эскапистских занятий, что глаза разбегаются. Уйти можно куда угодно: хоть в науку, хоть в кулинарию. Создается впечатление, что для человека самая важная задача – выбрать подходящий вариант «эскейпа».

Когда речь заходит об эскапизме современной молодежи, сразу вспоминают о компьютерных играх и виртуальном общении. Отрицать, что именно Интернет стал той почвой, на которой эскапизм цветет пышным цветом, бессмысленно. Это действительно так, и в первую очередь потому, что уйти отшельником в лес трудно, а уйти в какую-нибудь SecondLife – легко. Изменить общество и страну, в которых живешь, можно, но это трудно, опасно, требует сил и времени – на это могут уйти годы, и это совершенно необязательно закончится успехом. А главное, запасной жизни не предвидится – есть только одна. Куда легче создавать собственные цивилизации на экране монитора.

Как уже было сказано, существует множество форм бегства от действительности. И хотя с появлением Интернета они пережили серьезное обновление, сами по себе они не новы. Так, и в прошлом, и сегодня, несмотря на прогнозы о том, что человечество с появлением компьютеров перестанет читать книги, одной из таких форм является чтение.

Книги издавна были тем волшебным средством, которое открывало двери в иные миры. Хотя миры эти чаще всего созданы конкретным автором, каждый читатель видит их по-своему. Всем известны выражения, которыми читатели описывают опыт по-настоящему интересного чтения – «окунулся в книгу с головой», «читал запоем, забыв обо всем» и так далее. Такое «погружение» в книгу некоторые исследователи называют иммерсией (от английского immersion – погружение). Погружение-иммерсия означает вход в особый вымышленный мир, автономный и являющийся особой непротиворечивой и самозамкнутой системой, в которую читатель или зритель может войти как сопереживающий наблюдатель – ведь изменить сюжетную линию или поведение героев он не может. Существуют и весьма интересные «иммерсивные парадоксы», давно привлекающие внимание философов и психологов. Во-первых, каким образом читателям удается вновь ощутить интерес и психологическое напряжение при чтении какого-либо текста не первый раз (ведь им уже известен сюжет и финал произведения), и, во-вторых, каким образом судьба литературных персонажей способна вызывать у читателя эмоциональный отклик с такими, например, «физиологическими» проявлениями, как настоящие слезы, хотя читатель прекрасно осведомлен о том, что эти персонажи – вымышленные и в реальности никогда не существовали.

Безусловным шедевром жанра вымышленной реальности, и вероятно, одним из самых популярных «альтернативных миров» со своей мифологией, географией и историей, является «Властелин колец» Джона Рональда Роила Толкиена. Российские «толкиенисты», поклонники этой книги, уже давно, как и их «коллеги» во всем мире, стали отдельной субкультурой. Некоторые толкиенисты участвуют в ролевых играх по книгам Толкиена. Другие занимаются как филологической и литературоведческой деятельностью – различными аспектами перевода книг Толкиена, поисками связей между «Властелином колец» и другими книгами и авторами, так и созданием уточняющих комментариев относительно устройства и жизни созданного Толкиеном мира. Кто-то представляет себя жителем этого мира, примеряя на себя характер эльфов или гномов.

Назовите толкиениста беглецом от реальности, и он скорее всего он обидится, поскольку полагает, что обсуждение возможностей магического оружия или аэродинамических свойств крылатых драконов – это примерно то же самое, что беседа увлеченных филателистов или рыбаков. Но если реальность для него – «не мать, а мачеха» – работа нудная, против инфляции ничего не сделать, реклама «достала» – то, скорее всего, он является эскапистом.

Сам Толкиен тоже довольно скептически смотрел на «реальную реальность», сравнивая ее с тюрьмой: «Почему это вдруг достоин презрения человек, который, оказавшись в тюрьме, пытается из нее выбраться и пойти домой, а если ему это не удается, говорит и думает не о надзирателях и тюремных решетках, а о других вещах? Внешний мир не стал менее реальным оттого, что заключенный его не видит». В мифических мирах, не ведающих прогресса, по его мнению, можно познать «мощь слов и чудесную природу вещей: камня, древесины, железа; дерева и травы, дома и огня, хлеба и вина». А прогресс с его заводами, пулеметами и бомбами все это уничтожил. «Ибо, в конце концов, вполне возможно, что разумный человек, хорошенько подумав (вне всякой связи с волшебными сказками или рыцарскими романами), осудит такие «завоевания прогресса», как заводы, а также пулеметы и бомбы – их естественную и неизбежную (если можно так выразиться «неумолимую» продукцию», – писал Толкиен. Однако, реальное время рыцарей, замков и веры в драконов было вовсе не таким романтичным, как его литературное отражение – коллекция средневековых мечей или орудий пыток ничем не человечнее бомб и пулеметов. Поэтому, хотя мир фэнтези и имеет какое-то отношение к реальному историческому прошлому Европы, главная его основа – миф.

Фэнтези выигрывает сегодня у традиционного антипода – научной фантастики. В момент, когда реальностью стало клонирование, самолеты-роботы и полным ходом идет подготовка к полету человека на Марс, человечество начинает сходить с ума по Гарри Поттеру. Не оправдывая прогнозы о естественной смерти печатного слова, тысячи людей ночуют у порогов книжных магазинов, чтобы первыми получить вожделенный экземпляр очередного тома Дж.Роулинг. Почему? Даже если сделать скидку на усилия пиар-компании в чисто коммерческих целях – людям нужен миф.

В основе фэнтези-мифов лежат вполне реальные европейские мифы, в частности, кельтские. Именно оттуда в фэнтези-миры пришли архетипы – ожидания истинного царя, идея благой монархии, артефакт, послуживший к падению и поиск артефакта к бессмертию. Причина огромной популярности фэнтези с ее мирами «меча и магии» заключается в том, что она не просто описывает некую интересную иную реальность, но дает читателю новую систему координат, новые идеалы и новую веру.

Что произойдет, если большинство найдет свое призвание в эскапизме?

Навыки социальной адаптации будут постепенно ослабевать. Значит, становится все сложнее общаться с «не своими». И уж тем более нет никакого желания наблюдать за тем, что творится в «их» мире. Нежелание пребывать в мире чужих это приводит к непониманию, по каким принципам функционирует окружающая реальность в целом и в частности.

С точки зрения теории информации, эскапизм – это информационный застой. В замкнутую тусовку «своих людей» сложно проникнуть новой информации. Следовательно, тусовке приходится консервироваться.

Чем больше людей в обществе практикует эскапизм, тем сильнее социальная разобщенность. Еще бы ей не быть, если масса народу и знать не хочет, что там за пределами их интересов. Там, где сильная социальная разобщенность, рано или поздно появляется ослабленность общества: если все находятся в себе, то кто снаружи? В благополучные времена на границах быстро появляются новые варвары, в смутные времена – нарастает внутренняя напряженность: какие-то все вокруг не такие.

Понятие об аддикции

Аддиктивное поведение (addiction – склонность) одна из форм деструктивного поведения (поведенческого расстройства), которая выражается в стремлении к уходу от реальности путем изменения своего психического состояния посредством приема некоторых веществ или постоянной фиксации внимания на определенных предметах или активностях (видах деятельности), что сопровождается развитием интенсивных эмоций. Этот процесс настолько захватывает человека, что начинает управлять его жизнью. Человек становится беспомощным перед своим пристрастием. Волевые усилия ослабевают и не дают возможности противостоять аддикции.

Характеризуется эмоциональными изменениями: установлением эмоциональных отношений, эмоциональных связей не с другими людьми, а с неодушевленным предметом или активностью. Человек нуждается в эмоциональном тепле, интимности, получаемых от других и отдаваемых им. При формировании аддиктивного поведения происходит замена межличностных эмоциональных отношений проекцией эмоций на предметные суррогаты. Лица с аддиктивным поведением стараются реализовать свое стремление к интимности искусственным образом. На сознательном уровне они используют для самозащиты механизм, который называют «мышлением по желанию». Он заключается в том, что человек, вопреки логике причинно-следственных связей, считает реальным, допускает до себя, до области своих переживаний лишь то, что соответствует его желаниям, содержание мышления при этом в свою очередь подчинено эмоциям, которые у аддикта тоже искусственно обеднены, туннелезированы и, скорее, представляют собой не полноценную эмоциональную картину, а некие «эмоциональные подвижки». В связи с этим оказывается невозможным или очень трудным убедить человека с развитым аддиктивным поведением в неправильности, опасности его подходов. Разговор с такими людьми происходит в двух плоскостях, которые не соприкасаются друг с другом: логической и эмоциональной.

Аддикт защищает свой внутренний мир от проникновения «негативного» из окружающей среды. Как известно, обычные межличностные отношения характеризуются динамикой, в процессе контактов происходит обмен мнениями, взаимное обогащение, усвоение опыта. Человек встречается с новыми ситуациями, подходами, что стимулирует его развитие. Аддиктивные отношения с предметами-суррогатами лишены этих динамических особенностей, имеет место фиксация на заранее предсказуемой эмоции, которая достигается стереотипным способом. Таким образом, отношения аддиктивного типа оказываются сравнительно стабильными и предсказуемыми. Однако эта стабильность и предсказуемость содержит в себе что-то мертвое, застывшее, задерживающее развитие человеческой личности.

Выбор аддиктивной стратегии поведения обусловлен трудностями в адаптации к проблемным жизненным ситуациям: сложные социально-экономические условия, многочисленные разочарования, крушение идеалов, конфликты в семье и на производстве, утрата близких, резкая смена привычных стереотипов. Реальность такова, что стремление к психологическому и физическому комфорту не всегда возможно реализовать. Для нашего времени характерно и то, что происходит очень стремительное нарастание изменений во всех сферах общественной жизни.

Аддиктивная личность в своих попытках ищет свой универсальный и слишком односторонний способ выживания – уход от проблем. Естественные адаптационные возможности аддикта нарушены на психофизиологическом уровне. Первым признаком этих нарушений является ощущение психологического дискомфорта. Психологический комфорт может быть нарушен по разным причинам, как внутренним, так и внешним. Перепады настроения всегда сопровождают нашу жизнь, но люди по-разному воспринимают эти состояния и по-разному на них реагируют. Одни готовы противостоять превратностям судьбы, брать на себя ответственность за происходящее и принимать решения, а другие с трудом переносят даже кратковременные и незначительные колебания настроения и психофизического тонуса. Такие люди обладают низкой переносимостью фрустраций. В качестве способа восстановления психологического комфорта они выбирают аддикцию, стремясь к искусственному изменению психического состояния, получению субъективно приятных эмоций. Таким образом, создается иллюзия решения проблемы. Подобный способ «борьбы» с реальностью закрепляется в поведении человека и становится устойчивой стратегией взаимодействия с действительностью. Привлекательность аддикции в том, что она представляет собой путь наименьшего сопротивления. «Создается субъективное впечатление, что, таким образом, обращаясь к фиксации на каких-то предметах или действиях, можно не думать о своих проблемах, забыть о тревогах, уйти от трудных ситуаций, используя разные варианты аддиктивной реализации».

Желание изменить настроение по аддиктивному механизму достигается с помощью различных аддиктивных агентов. К таким агентам относятся вещества, изменяющие психическое состояния: алкоголь, наркотики, лекарственные препараты, токсические вещества. Искусственному изменению настроения способствует также и вовлеченность в какие-то виды активности: азартные игры, компьютер, секс, переедание или голодание, работа, длительное прослушивание ритмичной музыки.

Основными критериями зависимого поведения в девиантной психологии, принято считать следующие:

• Созерцательное, пассивное взаимоотношение с действительностью, поверхностное восприятие происходящего только на основе внешних признаков. Игнорирование сути явлений, цели поступков.
• Внешняя социабельность, сочетающаяся со страхом перед стойкими эмоциональными контактами.
• Стремление говорить неправду и уходить от ответственности в принятии решений.
• Предпочтение искусственной реальности, замена ею всех других ценностей, событий, явлений жизни, которые игнорируются. Использование бегства в искусственную реальность как основного метода решения проблем.
• Тревожность и агрессивность.
• Безуспешные попытки сократить пребывание в искусственной реальности, сопровождающееся чувством вины.
• Стереотипность, повторяемость поведения.
• «Туннельное» восприятие жизни, определённой узость и избирательность. Поглощение зависимостью всех сил, всей информации от жизни, что приводит к невозможности делать нечто, не связанное с зависимостью, полным устранением из действительности.
• Распад прежних отношений и связей, их агрессивное восприятие как «врагов», скрытность, лживость. Смена значимого окружения на новое, взаимодействие с которым осуществляется только для обеспечения выхода в искусственную реальность, протекает по принципу игр детей 2-3 лет «не вместе, а рядом».

Основной, в соответствии с имеющимися критериями, особенностью индивида со склонностью к аддиктивным формам поведения является рассогласование психологической устойчивости в случаях обыденных отношений и кризисов. В норме, как правило, психически здоровые люди легко («автоматически») приспосабливаются к требованиям обыденной (бытовой) жизни и тяжелее переносят кризисные ситуации. Они, в отличие от лице разнообразными аддикциями, стараются избегать кризисов и волнующих нетрадиционных событий. Учитывая, что давление на таких людей со стороны социума достаточно интенсивно, аддиктивным личностям приходится подстраиваться под нормы общества, играть роль «своего среди чужих». Вследствие этого они научаются формально исполнять социальные роли, навязанные им обществом. Внешняя социабельность, легкость налаживания контактов сопровождается манипулятивным поведением и поверхностностью эмоциональных связей. Такой человек страшится стойких и длительных эмоциональных контактов вследствие быстрой потери интереса к одному и тому же человеку или виду деятельности и опасения ответственности за какое-либо дело. Стремление говорить неправду, обманывать окружающих, а также обвинять других в собственных ошибках и промахах вытекает из структуры аддиктивной личности, пытающейся скрыть от окружающих собственный «комплекс неполноценности», обусловленный неумением жить в соответствии с устоями и общепринятыми нормами.

Механизм формирования зависимости включает два базовых компонента. Он может быть запущен любым из них.

1. Диссоциация внутренней реальности (расщепление, разделение). Этот компонент связан с тем, каким образом человек переживает отдельность самого себя, собственное своеобразие.

Нарушения восприятия своей уникальности берут начало с того времени, когда человек отрицает часть самого себя. Это та область его внутренней или внешней реальности, которая по тем или иным причинам оказывается для него неприемлема, дискомфортна. Возникает так называемая диссоциация, разделение самого себя на «Я» и «не Я». Это уменьшает явления дискомфорта, боли. Такой механизм формируется с детства с целью выжить, обеспечить свою сохранность. Например, отторгается отсутствие любви со стороны родителей, болезни, уничижающие оценки и т.п.

В результате человек теряет контакт с той частью реальности, которую отвергает, перестаёт ей доверять. Он отказывается воспринимать не только сигналы, извещающие о дискомфорте, но и сигналы о потребностях. Т.е. часть реальности человека оказывается изгнанной, ее голос игнорируется, она лишается возможности сообщить о своих целях и своём состоянии.

2. Изоляция внутренней реальности. Каждый человек стремится к отношениям, к тому, чтобы открыть свою реальность другому и разделить себя, свою жизнь с любимым человеком. На пути сближения с другими людьми человек рано или поздно осознаёт, что он имеет свою собственную миссию, которую нельзя разделить ни с кем. Это означает одиночество при негативном восприятии.

Для избегания одиночества человек пытается слиться, раствориться с другими. Так он не только и не столько приобретает общность с кем-либо, он, прежде всего, разрушает собственную уникальность. Он уничтожает свою реальность, чтобы освободиться от миссии – главной причины одиночества. Для этого нужно передать свою реальность во власть другому человеку.

Но слияние и диссоциация приводят к полной зависимости в формировании собственной реальности оттого, что человеку предлагает выбранный партнер или группа. Человек лишается настоящих отношений, он следует навязанным требованиям. Все, что человек получает – ощущение потери, одиночество, изоляцию. Он начинает искать, что могло бы заполнить эту пустоту. И для «залатывания дыр» реальности чаще всего используется психоактивное вещество или зависимое поведение.

При этом уход от реальности совершается при аддиктивном поведении в виде своеобразного «бегства», когда взамен гармоничному взаимодействию со всеми аспектами действительности происходит активация в каком-либо одном направлении. При этом человек сосредоточивается на узконаправленной сфере деятельности (часто негармоничной и разрушающей личность), игнорируя все остальные.

Выделяют четыре вида «бегства» от реальности:

• «бегство в тело»
• «бегство в работу»
• «бегство в фантазии»
• «бегство в контакты или одиночество»

При выборе ухода от реальности в виде «бегства в тело» происходит замещение традиционной жизнедеятельности, направленной на семью, служебный рост или хобби, изменение иерархии ценностей обыденной жизни, переориентация на деятельность, нацеленную лишь на собственное физическое или психическое усовершенствование. При этом гиперкомпенсаторным становится увлечение оздоровительными мероприятиями (т.н. «паранойя здоровья»), сексуальными взаимодействиями (т.н. «поиск и ловля оргазма»), собственной внешностью, качеством отдыха и способами расслабления.

«Бегство в работу» характеризуется дисгармоничной фиксацией на служебных делах, которым человек начинает уделять непомерное в сравнении с другими областями жизни время, становясь трудоголиком. Изменение ценности коммуникации формируется в случае выбора поведения в виде «бегства в контакты или одиночество». В этом случае общение становится либо единственно желанным способом удовлетворения потребностей, замещая все иные, либо количество контактов сводится к минимуму. Склонность к размышлениям, прожектам при отсутствии желания что-либо воплотить в жизнь, совершить какое-нибудь действие, проявить какую-нибудь реальную активность называется «бегством в фантазии». В рамках подобного ухода от действительности появляется интерес к псевдофилософским исканиям, религиозному фанатизму, жизни в мире иллюзий и фантазий. Употребление алкоголя и злоупотребление им, а также табаком или наркотическими веществами можно рассматривать как совокупное бегство – «в тело» (поиск новых ощущений), «в контакты» и «в фантазии».

«Бегство от реальности»: аутомифологизация как гармонизация «я-бытия» через принятие иллюзии

Потребность в гармонизации Я-бытия является одной из фундаментальных человеческих потребностей, по сути – метапотребностью. Поиск путей достижения этой искомой гармонии составляет содержание этических, психологических, философских систем. К примеру, когнитивная структура человека, ответственная за познавательные процессы, не может долго оставаться несбалансированной, дисгармоничной. Ощущение несоответствия вызывает у человека психологический дискомфорт, что стимулирует реорганизацию когнитивной структуры с целью восстановления соответствия, гармонии. Стремление человека к непротиворечивости мировоззрения, к сбалансированной равновесной когнитивной структуре оценивается как важнейший фактор духовного консонанса, комфорта, гармоничного мировосприятия. Одним из актуальных механизмов гармонизации представлений человека о мире и своем месте в мире по праву признается миф.

Если опыт, полученный индивидом, согласуется с существующими представлениями о себе, он легко ассимилируется в Я-концепцию личности. Если новый опыт конфликтует с содержанием Я-концепции, то происходит либо защитное блокирование этого опыта, имеющее функцию самозащиты, направленной на сохранение гомеостаза, консонанса личностного мифа, либо специфическое преобразование – адаптация этого опыта, позволяющая сохранить гармонию Я-концепции.

Мифотворчество является своего рода механизмом психологической защиты, бессознательным и автоматическим (как «рационализация», «вытеснение», «проекция», «сублимация» и др.). Результатом попыток оградить сложившуюся Я-концепцию от угрозы столкновения с опытом, который с ней не согласуется, являются избирательность (селективность) и искажения в восприятии, игнорирование опыта или его усвоение в форме неверной (иллюзорной) интерпретации. Использование индивидом механизмов психологической защиты необходимо для того, чтобы преодолеть диссонанс между непосредственным его опытом и иллюзиями Я-концепции, сохранить эти комфортные иллюзии, утвердить их абсолютную «адекватность», «нормативность». Реагируя на состояние такого диссонанса как на угрозу, возникающую вследствие переживаний, противоречащих Я-концепции, индивид, предохраняя ее и свое Я-бытие в целом, осуществляет своеобразное «бегство от реальности», используя различные защитные механизмы.

Миф – это матрица гармонии. Для поддержания целостности, равновесия субъективной реальности миф решает важнейшие задачи адаптации, преодоления кризисности мировосприятия, смыслообразования, гармонизации посредством построения комфортного нерефлексивно-иллюзорного образа действительности. Следует отметить, что функционирование мифа в качестве иллюзорно-конструирующего механизма – лишь частное проявление его многогранной противоречивой природы.

Основной закон мифа – закон метаморфоз. Иллюзорность мифовосприятия проявляется в инверсии, мистификации причинно-следственных связей, взаимозамещении желаемого и действительного. В мифическом синкретизме стирается грань между реальным и нереальным, возможным и невозможным, рутинным и чудесным. Мифоконструируя собственное Я-бытие, человек подменяет реальную картину мира на «желаемую картину», тем самым достигая простоты и целостности мировосприятия, гармонии (иллюзии гармонии) с окружающим миром, стирая грани несоответствия между субъективной и объективной реальностью. При этом «иллюзорная» картина мира, формируемая мифосознанием, по сути, не является осознанной деформацией объективной реальности в силу нерефлексивного и непреднамеренного характера мифотворчества.

Преодоление конфликта между объективной и субъективной реальностью, «отчуждения» (Э. Фромм), «коренной тревоги» (К. Хорни), «экзистенциального вакуума» (В. Франкл) осуществляется посредством компенсаторных механизмов, создающих иллюзорную действительность, где человек комфортно погружается в миф, актуализированный «психологической самозащитой».

Многие исследователи отмечают, что индивидуальное мифотворчество выступает как форма неосознанного самообмана, как компенсация дисгармонии мировосприятия. Для личности, погруженной в миф, он является единственной, истинной, не подлежащей сомнению реальностью, которая исчерпывающим образом восполняет потребность в непротиворечивой, гармоничной картине мира. Миф совершенно естественно воспринимается как аутентичная характеристика объективного мира (а следовательно, и как единственно возможная его картина) и стремится выглядеть не «продуктом культуры», а «явлением природы».

Аутомифологизация (построение личностного мифа) как бегство от реальности – защитно-компенсаторный механизм, предохраняющий человека от неприемлемой действительности. С помощью избирательного внимания человек сужает свой мир до нужных размеров, делает его комфортным, простым, гармоничным.

Термин «бегство», в отличие от однокоренного «бег», обладает явственно негативными коннотациями, сопряженными со смыслами выражений «бегство от реальности», «бегство от свободы», «бегство от успеха» и даже «бегство с поля боя» и др. В понятии «бегства» акцентирован смысл отказа от борьбы, от мужественного «принятия на себя» часто болезненной, а то и вовсе непереносимой ситуации, от принятия адекватного решения. Внешняя оценка такого рода «бегства от себя» и от своих жизненных обстоятельств обычно сопряжена с неприятием такой позиции в качестве аутентичной, определяется как дезертирство, слабость, иллюзорно-суррогатное решение проблемы методом страуса, прячущего голову в песок, или ребенка, который ищет спасение от страхов под одеялом. Всем известно шутливое выражение, сопровождающее переживание человеком наиболее болезненных, трудноразрешимых жизненных ситуаций: «Мамочка родимая, роди меня обратно». В интенции спасительного возвращения в безопасное место, избавляющего своей защитой от мучительного принятия решения – в материнское лоно, фрейдисты, к примеру, усматривают деструктивную тягу к смерти, символически отождествляя стремление к внутриутробной защищенности с качествами «тесноты», «темноты», т.е. «могилы», где уже не угрожают страхи, не захватывают страсти, а царит покой и безмятежность, отрешенность от земного страдания и юдоли. В целом феномен «бегства» сопоставляется с поиском иллюзорного пути, базирующегося на «спасительном» самообмане. Рассмотрим феномены «бегства», «самообмана» и их репрезентаций, формирующих феномен «аутомифологизации».

Феномен бегства от реальности может быть рассмотрен через спектр многочисленных механизмов психической защиты, функционирующих неосознанно, нерефлексивно, по сути – отвергающих или искажающих реальность. Эти психические механизмы защиты используются для уменьшения патогенной тревоги и сохранения цельности психики индивида. Анна Фрейд, изучая защитные психические механизмы, продемонстрировала, что в качестве таковых могут использоваться самые разнообразные виды действий (фантазирование, интеллектуальная деятельность), что защита может направляться не только против влечений (как полагал сам Фрейд), но и против всего, что вызывает тревогу (эмоции, ситуации, требования Сверх-Я и др.). Так, «искажение» используется для того, чтобы изменить личностную значимость переживания; «отрицание» как бы устраняет сам факт наличия переживания. В качестве защитных механизмов психики А. Фрейд выделяет: вытеснение, регрессию, реактивные образования, изоляцию, отмену некогда бывшего, проекцию, интроекцию, обращение на себя, обращение в свою противоположность, сублимацию, отрицание посредством фантазирования и др. Дополняя этот перечень, М. Кляйн описывает в качестве простейших видов защиты расщепление объекта, проективное (само)отождествление, отказ от психической реальности, претензию на всевластие над объектами и др..

Поскольку все механизмы психологической защиты представляют собой своеобразное адаптивное искажение восприятия и оценки реальности, можно классифицировать их по способу отношения к реальности:

• избегание реальности (репрессия)
• исключение реальности (отрицание)
• переопределение реальности (рационализация)
• обращение реальности (реактивные образования)
• разделение реальности (изоляция)
• уход от реальности (регрессия)
• перемещение внутреннего чувства во внешний мир (проекция).

Уточним функции некоторых наиболее репрезентативных для понимания процессов аутомифологизации механизмов психической защиты.

Отрицание – защитный механизм психики, проявляющийся в избавлении индивидуума от угрожающих переживаний путем отгораживания от их существования или отрицания их существования.

Отмена (некогда бывшего) – психологический механизм такого поведения, при котором субъект делает вид, будто его прежние мысли, слова, жесты, поступки вовсе не имели места: для этого он ведет себя прямо противоположным образом. Это «магический» способ поведения, поскольку речь идет об ослаблении или уничтожении значения, ценности или последствий какого-то поступка. Уничтожение бывшего (в патологическом смысле слова) направлено на саму реальность того поступка, который решительно устраняется, как если бы время было обратимо. Для личностной адаптации к миру и самому себе субъект способен «переосмыслить», «переинтерпретировать», «переписать» свою историю, отменить свое прошлое, чтобы его ошибки не довлели над настоящим. «Переписывание» истории возможно как в социальном (вспомним известную антиутопию, где показано, с какой легкостью сиюминутная историческая ситуация, историческая расстановка сил ретроспективно изменяется посредством переписывания истории и выдается за существовавшее «от века»), так и в личностном масштабе. Перекодировка восприятия себя – элемент аутомифологизации: переоценка событий и состояний личностного прошлого рождает новый образ личности, новый миф, более адаптированный для самовосприятия и самооценки.

Регрессия – защитный механизм психики, заключающийся в том, что индивидуум отступает на более раннюю и безопасную стадию развития; использование менее зрелых реакций в попытке справиться со стрессом.

Рационализация – защитный механизм психики, позволяющий индивидууму находить правдоподобные объяснения собственных асоциальных, иррациональных побуждений и действий, оправдания своих неудач. Это процедура, посредством которой субъект стремится дать логически связное и морально приемлемое объяснение той или иной установки, поступка, идеи, чувства и т. п., подлинные мотивы которых остаются в тени.

Отказ от реальности – способ защиты, при котором субъект отказывается признать реальность травмирующего восприятия.

Некоторые из способов психической защиты представляют собой по сути формы эскапизма (от англ. escape – «бежать», «спастись»), т.е. выражают стремление личности уйти от действительности в мир иллюзий, фантазий. Одна из форм эскапизма как вариант компенсационного «бегства» – уход в болезнь, бегство в болезнь.

Бегство в болезнь является невротическим способом защиты от конфликта с реальностью; в современной психологии и психиатрии такое бегство трактуется как одна из форм реакций личности на неблагоприятную, психогенно травмирующую ситуацию, выражающуюся в попытке избежать конфликта путем развития болезненных симптомов. По определению А. Адлера, на вопрос «Где же ты был, когда делили мир?» невротики всегда отвечают: «Я был болен».

Адлер выделяет еще один вариант псевдокомпенсации – уход в слабость. Это случай, когда избегание поражения сильнее, чем стремление к успеху. Комплекс неполноценности обнаруживается на поверхности, и индивид охотно признает свою слабость, неспособность контролировать себя. Близок по смыслу «уходу в слабость» феномен бегства от успеха, который сопряжен с неврозом (или синдромом) неудачи (термин Рене Лафорга). Неудача появляется как следствие невроза неудачи, а не наоборот. Невротический симптом ограничивает возможности субъекта и блокирует его энергию: по сути, происходит бегство от успеха.

Еще один вариант компенсационного «бегства» – это бегство от свободы (Э. Фромм).

Вышесказанное позволяет констатировать, что при рассмотрении феномена компенсационного мифоконструирования образа мира и образа Я, дающего возможность ситуативного избегания травмирующей реальности, обычно акцентируется именно аспект его неаутентичности, иллюзорности, при этом гармонизирующий аспект отходит на второй план. Психологи отмечают, что психические механизмы защиты в определенной степени способствуют стабилизации «Я» личности, но приводят к ригидности поведения и затрудняют адекватную адаптацию личности. Устанавливаются параллели между «защитным» бегством от реальности и механизмами психически-патологичной (шизофренической) адаптации к реальности. Речь идет о снятии фрустрации посредством поиска магико-символического удовлетворения потребностей, открывающего пациенту доступ к реальности. Этот метод направлен на то, чтобы организовать, преобразовать «грубую» реальность, заменить ее новой реальностью, более «мягкой» и более приемлемой. По сути, происходит заместительная симуляция реальности посредством создания мифа о реальности, причем подмена не должна быть заметна, зафиксирована, опознана и т.д.

Аутомифологизация и самообман

Гармонизируя Я-бытие посредством построения мифа, индивид опирается на принцип: если истина то, что полагается истиной, то, во что верят как в истину, то не особенно принципиально, лежит ли в основании этой «истины» иллюзия или нечто подлинное, реальное, соответствующее «объективной логике бытия». Подкрепляя такую доверительную установку мироотношения, создатель концепции мифодизайна А. В. Ульяновский определяет современный социальный миф как контекстуально условно истинное и аксиологически доверительное высказывание. При определении современного мифа важным является понятийный ряд: реальность – миф – ложь. Если целевой аудитории не известна хотя бы одна точка зрения, с которой данное высказывание истинно или оправданно – это ложь. Если целевой аудитории известна хоть одна точка зрения, с которой данное высказывание истинно или оправданно – это миф. Если со всех точек зрения целевой аудитории данное высказывание истинно, это реальность. Из этого определения, отмечает Ульяновский, очевидно, что непроходимой границы между реальностью, мифом и ложью нет – они контекстуальны.

Однако обычно «впадение в иллюзию» конкретного индивида тревожит окружающих, определяется как самообман, степень рефлексивности которого и составляет основу предумышленности или спонтанности принятия иллюзии.

Эта проблема великолепно проанализирована Ж.-П. Сартром в работе «Бытие и ничто», где выражается несогласие с определением самообмана как лжи самому себе, поскольку в случае лжи обманщик знает истину, которую скрывает, а обманутый воспринимает его ложь как истину. Идеал обманщика – циничное сознание, утверждающее в себе истину, отрицающее ее в своих словах и отрицающее для себя это отрицание. Лжец должен сделать проект лжи со всей ясностью, должен обладать полным понимание лжи и истины, которую он искажает. Достаточно, чтобы непрозрачность в основном скрывала его намерения от другого, достаточно, чтобы другой мог принять ложь за истину. Этого не может быть в случае самообмана, если он является ложью себе. Ведь в ситуации самообмана роли обманщика и обманутого совмещаются в одном «Я». И если человек попытается свободно и цинично лгать себе, он потерпит неудачу в этом деле; ложь отступает и обрушивается под рефлексивным взглядом. Самообман постоянно колеблется между искренностью и цинизмом. Чтобы самообман был возможен, необходимо, чтобы сама искренность исходила из самообмана. Истинная проблема самообмана проистекает, очевидно, из того, что он оказывается верой. Проект самообмана сам должен быть самообманом. Человек не находится в состоянии самообмана только в конце своего усилия, когда он сконструировал свои двусмысленные понятия и когда он себя убедил. Нужно, чтобы в тот самый момент, в который человек расположен вызвать самообман, он сделал бы это в отношении самих данных предрасположений. Представлять их себе в самообмане – это было бы цинизмом, полагать их чистосердечно невинными – было бы правдивостью. Решение быть в самообмане не осмеливается назвать свое имя, оно думает и не думает о себе как о пребывающем в самообмане. И именно решение быть в самообмане с возникновения самообмана решает о всей последующей позиции и мировоззрении самообмана. Самообман не сохраняет норм и критериев истины, как они понимаются критическим мышлением правдивости. В самообмане своя истина, свой метод мышления, свой тип бытия объектов; этот мир самообмана, которым внезапно окружается человек, имеет онтологическую характеристику, заключающуюся в том, что бытие в нем есть то, чем оно не является, и не есть то, чем оно является. Соответственно, появляется особый тип очевидности – неубедительная очевидность. Самообман с самого начала своего возникновения принимает решение о природе своих требований: это решение не слишком требовать, чтобы считать себя удовлетворенным, когда будет плохо убедительным, чтобы укрепить своим решением согласие с недостоверными истинами. В самообмане неубедительность оказывается структурой всех убеждений. Самообман – это вера, которая хочет быть плохо убежденной. Верить – значит знать, что веришь, а знать, что веришь, – значит больше не верить. Таким образом, вера есть бытие, которое ставится под вопрос в своем бытии и может реализоваться только в своем разрушении, может обнаружиться только отрицая себя; это бытие, для которого быть – значит появляться, а появляться – значит отрицаться. Верить – значит не верить. Сознание является непрерывным уходом от себя, вера становится неверием, непосредственное – опосредованным, абсолютное – относительным, относительное – абсолютным. Следовательно, первоначальный проект самообмана есть только использование этого саморазрушения факта сознания. Находясь в самообмане, нельзя верить тому, чему хочешь верить. Но именно как согласие не верить тому, чему веришь, вера и является самообманом. Самообман разоружил заранее всякую веру: ту, которую он хотел бы приобрести и, одновременно, ту, которой он хочет избежать. Правдивость стремится бежать от глубокого распада личностного бытия к состоянию в-себе, которым она должна быть и совсем не является им. Самообман стремится бежать от состояния в-себе к глубокому распаду личностного бытия, но сам этот распад самообман отрицает, как отрицает в отношении себя, что является самообманом. Сознание скрывает в своем бытии постоянный риск самообмана. И источником этого риска выступает именно сознание, которое в своем бытии одновременно есть то, чем оно не является, и не есть то, чем оно является.

В ситуации аутомифологизации индивид выступает, как и в случае самообмана (который не готов полностью цинично признать собственную преднамеренность; поэтому миф и характеризуют часто как «неосознанный самообман»), одновременно в роли мифотворца и живущего в мифе.

Опознание мифа в качестве искусственного конструкта, наименование мифа «мифом» означает демистификацию, демифологизацию, разоблачение мифа. Демифологизация одного мифа (посредством разоблачительной рефлексии) и, соответственно, дальнейшее утверждение другого мифа происходит, может иметь место только в горизонте мифа, в контексте мифа, еще не освоенного демифологизирующей рефлексией.

Бэкмология – это путь адаптации к реальности

У нас есть основания полагать, что многие блоги ведутся эскапистами. Нам не раз попадались явно некоммерческие блоги, которые сделаны, что называется «от души», в которых люди в полном смысле этого слова живут и получают от этого удовольствие.

Наш блог – это не развлечение, а работа. Он существует с единственной целью – поддержка и пропаганда бэкмологии. Мы убежденно считаем, что заложенные в бэкмологии знания позволят людям найти свое достойное место в реальности. И вот почему!

В основном, отторжение действительности происходит от ее непонимания. Столкнувшись с грубой силой и невежеством, с несправедливостью и злом, и не в силах им противостоять, человек начинает дистанцироваться от реальности. Но так ли уж неизбежна данная линия поведения?

Американцам каждый год приходится иметь дело с сильнейшими торнадо, ураганами и наводнениями, но при этом у них и в мыслях нет, чтобы возненавидеть природу. Стихийные явления воспринимаются ими как нечто само собой разумеющееся.

Также и социальная несправедливость – это естественное общественное явление, которого не удастся избежать. С ней надо бороться, но ее нельзя воспринимать с ненавистью, страхом, раздражением и т.п.

Множество трудностей на нашем пути – это совершенно нормально явление. Большинство из них преодолеваемы, некоторые удается предотвратить. Главное – не относиться к проблемам как к деструктивному явлению.

Наш мир не всегда и не везде усыпан розами и наполнен солнечным цветом. Случается, где-то дурно пахнет, выпадают ледяные дожди, попадаются плохие руководители. Бывает, что что-то съешь, и болит живот. За грибами не пойдешь в проливной дождь – приходится ждать хорошей погоды. Чтобы переправиться через реку, надо строить лодку или возводить мост – требуется поработать.

С Природой можно и нужно жить в гармонии. Но как же этому научиться? Рассчитывать только на физическую силу нельзя. Существует миллион ситуаций, где силой не возьмешь – необходимы еще умение и сноровка. Прежде всего необходимо научиться понимать Природу: узнать ее законы и правила, силы и слабости. Далее нужно практиковаться в применении полученных знаний. Надо учиться соразмерять свои силы с обстоятельствами, наращивать их при возможности, не применять без надобности, наносить превентивные удары при необходимости. И тогда начнут открываться возможности взять у Природы все необходимые ресурсы.

Знание – это сила, которая позволяет преодолеть большинство препятствий. И бэкмология может дать такую силу каждому из вас!

Эскапизм — Escapism — qaz.wiki

Умственное отвлечение от неприятных или скучных аспектов жизни

Эскапизм — это умственное отвлечение от неприятных или скучных аспектов повседневной жизни , обычно посредством деятельности, предполагающей воображение или развлечения. Эскапизм может использоваться, чтобы отвлечься от стойких чувств депрессии или общей печали .

Восприятие

Возникли целые отрасли, способствующие растущей тенденции людей избавляться от суровых повседневных забот, особенно в цифровом мире. Многие виды деятельности, которые являются нормальными составляющими здорового существования (например, еда, сон, физические упражнения, сексуальная активность), также могут стать путями бегства от реальности, если они доведены до крайности или вне надлежащего контекста; и в результате слово «бегство от реальности» часто несет негативный оттенок, предполагая, что беглецы несчастны, неспособны или не желают осмысленно связываться с миром и предпринимать необходимые действия. В самом деле, Оксфордский словарь английского языка определил бегство от действительности как «тенденцию искать или практику поиска отвлечения от того, что обычно приходится терпеть».

Однако многие оспаривают идею о том, что эскапизм принципиально и исключительно негативен. К. С. Льюис любил юмористически отмечать, что обычными врагами побега были тюремщики; и считал, что эскапизм, используемый в умеренных количествах, может служить как для обновления, так и для расширения способностей воображения. Точно так же Дж. Р. Р. Толкин отстаивал эскапизм в фантастической литературе как творческое выражение реальности во вторичном (воображаемом) мире (но также подчеркивал, что они требовали в себе элемента ужаса, если они не должны были быть «простым бегством от реальности»). Терри Пратчетт считал, что двадцатый век стал свидетелем развития со временем более позитивного взгляда на литературу эскапизма. Помимо литературы, музыка и видеоигры также рассматривались и ценились как художественные средства побега.

Психологические побеги

Фрейд считает норму эскапистских фантазий необходимым элементом жизни людей: «[Они] они не могут существовать на скудном удовлетворении, которое они могут извлечь из реальности.« Мы просто не можем обойтись без вспомогательных построений », — сказал однажды Теодор Фонтане ». Его последователи рассматривали отдых и исполнение желаний (в небольших количествах) как полезные инструменты в приспособлении к травматическому расстройству; в то время как более поздние психологи подчеркнули роль косвенных отвлекающих факторов в изменении нежелательных настроений , особенно гнева и печали.

Однако, если постоянное место жительства будет предоставлено в таких психических ретритах , результаты часто будут отрицательными и даже патологическими. Наркотики вызывают некоторые формы бегства от реальности, которые могут возникать при приеме определенных изменяющих сознание наркотиков, которые заставляют участника забыть о реальности того, где они находятся или что они должны делать.

Общества эскапистов

Некоторые социальные критики предупреждают о попытках властей, контролирующих общество, предоставить средства для бегства от действительности вместо улучшения положения людей — то, что Ювенал назвал « хлебом и играми ». В литературе часто появляются эскапистские общества. «Машина времени» изображает Элоев, вялую, беззаботную расу будущего, и ужас их веры в счастливый образ жизни. Роман тонко критикует капитализм или, по крайней мере, классизм как средство бегства. Общества эскапистов часто встречаются в романах-антиутопиях; например, в обществе « 451 градус по Фаренгейту» телевидение и «ракушечное радио» используются для того, чтобы избежать жизни с жесткими правилами и угрозой предстоящей войны. В научно-фантастических СМИ эскапизм часто изображается как продолжение социальной эволюции, поскольку общество отделяется от физической реальности и превращается в виртуальную, например, виртуальный мир страны Оз в японском научно-фантастическом мультфильме « Летние войны 2009 года и игра». Общество »в американском научно-фантастическом фильме 2009 года« Геймер » , представляющем собой реальную MMO- игру« Вторая жизнь » . Другие эскапистские общества в литературе включают The Reality Bug от DJ McHale, где целая цивилизация оставляет свой мир в руинах, в то время как они «прыгают» в свои идеальные реальности. Целью антигероя становится квест, чтобы сделать их реальности менее совершенными, чтобы восстановить контроль над своей умирающей планетой.

Социальный философ Эрнст Блох писал, что утопии и образы самореализации, какими бы регрессивными они ни были, также включают в себя стимул для радикальных социальных изменений. Согласно Блоху, социальная справедливость не может быть реализована без принципиального иного взгляда на вещи. То, что является простым «мечтанием» или «бегством от реальности» с точки зрения технологически-рационального общества, могло бы стать семенем для нового и более гуманного социального порядка, поскольку его можно рассматривать как «незрелый, но честный заменитель революции».

Шкала побега

Норвежский психолог Фроде Стенсенг представил дуалистическую модель эскапизма по отношению к разным видам активности. Он обсуждает парадокс, заключающийся в том, что состояние потока ( Csikszentmihalyi ) напоминает психологические состояния, достигаемые с помощью таких действий, как злоупотребление наркотиками, сексуальный мазохизм и суицидальные мысли ( Baumeister ). Соответственно, он делает вывод, что состояние бегства может иметь как положительные, так и отрицательные значения и результаты. Стенсенг утверждает, что существуют две формы эскапизма с различными аффективными результатами, зависящими от мотивационного фокуса, который лежит в основе погружения в деятельность. Эскапизм в форме самоподавления проистекает из побуждений убежать от неприятных мыслей, самовосприятия и эмоций, тогда как саморазвитие проистекает из побуждений получить положительный опыт посредством деятельности и открыть новые аспекты себя. Стенсенг разработал «шкалу побега» для измерения самоподавления и саморазвития в любимых занятиях людей, таких как спорт, искусство и игры. Эмпирические исследования модели показали, что:

• два измерения существенно отличаются в отношении аффективных результатов
• некоторые люди более склонны к одному типу бегства от реальности
• ситуационные уровни благополучия влияют на тип бегства от действительности, который становится доминирующим в определенное время

Во время Великой депрессии

Алан Бринкли , автор книги « Культура и политика в период Великой депрессии» , рассказывает, как бегство от реальности стало новой тенденцией для преодоления трудностей, вызванных крахом фондового рынка в 1929 году : журналы, радио и фильмы — все было нацелено на то, чтобы помочь людям мысленно вырваться из тупика. массовая бедность и экономический спад. В журнале Life , который стал чрезвычайно популярным в 1930-е годы, были опубликованы фотографии, которые «не указывают на то, что была депрессия; большинство снимков изображают купающихся красавиц, спуск на воду кораблей, строительные проекты и героев спорта — почти почти все, кроме бедности и безработицы ». Известный режиссер Престон Стерджес стремился подтвердить это понятие, создав фильм под названием « Путешествия Салливана » . Фильм заканчивается тем, что группа бедных обездоленных мужчин в тюрьме смотрит комедийный мультфильм о Микки Маусе, который в конечном итоге поднимает им настроение. чтобы указать, насколько «глупо, тщеславно и снисходительно» было бы снимать фильм о страдании. Поэтому фильмы того времени чаще всего фокусировались на комедийных сюжетных линиях, которые эмоционально отделяли людей от ужасов, которые происходили вокруг Эти фильмы «сознательно, намеренно направлены на то, чтобы отвлечь людей от их проблем», но они также отвлекают их от проблем окружающих.

Смотрите также

Рекомендации

внешняя ссылка

Бегство в болезнь — Магистерская программа «Психоанализ и психоаналитическое бизнес-консультирование» — Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»

Принцип реальности заставляет человека считаться с внешней необходимостью. Но в том-то и дело, что бессознательные сексуальные влечения оказывают сопротивление реальному миру, всячески противятся налагаемым извне ограничениям. Тем самым создается благоприятная почва для возникновения внутрипсихических конфликтов. Там, где сексуальные влечения не находят возможности прямого удовлетворения, происходит регрессия либидо к ранним периодам развития с инфантильным выбором соответствующего объекта. На основе психического конфликта возникают невротические симптомы, которые являются замещением несостоявшегося удовлетворения. Будучи средством инфантильного либидозного удовлетворения, они как бы игнорируют тот объект, от которого пришлось отказаться, и, по сути дела, утрачивают связь с внешней реальностью. Тем самым происходит отход от принципа реальности и возвращение на некогда уже проторенный путь реализации принципа удовольствия. Раскрывая возможный путь возврата от принципа реальности к принципу удовольствия, Фрейд считает, что именно этот путь способен привести к психическому заболеванию. Если в силу внешних препятствий и внутреннего неприятия определенных способов снятия напряжения человек не может в реальном мире удовлетворить свои сексуальные влечения, то он уходит от реальности и с помощью болезни пытается найти себе замещение недостающего удовлетворения. Уход от неудовлетворяющей действительности завершается, по выражению Фрейда, бегством в болезнь. Невротические заболевания — типичный пример такого бегства, свидетельствующий о своеобразных попытках разрешения человеком своих внутрипсихических конфликтов. Находясь под влиянием внутренних вытеснений бессознательных желаний, человек находит существующую реальность неудовлетворительной. Он погружаетсяв мир фантазий и путем регрессии, возвращения к инфантильным фазам психосексуального развития, где некогда без особого труда достигал удовлетворения, воображает себе исполнение его желаний. Создаваемые человеком фантазии могут выражаться поразному. Активный, деятельный, обладающий художественным дарованием человек может в своей творческой работе воплотить свои фантазии в действительность. Но если это не удается, если у человека нет соответствующих способностей и дарований, то ему не остается ничего другого, как уйти в созданный им самим и более удовлетворяющий его фантастический мир. Вместо художественных творений возникают симптомы невротических заболеваний. Путем регрессии либидо воскрешает инфантильные желания и соответствующие им способы удовлетворения их, что сопровождается бегством в болезнь. В понимании Фрейда, бегство в болезнь — это одна из возможностей выживания человека, в силу внешних обстоятельств жизни и внутренних конституционных особенностей неспособного полноценно осуществлять свою деятельность в реальном мире. Человек может прибегать к бегству в болезнь потому, что, по мнению основателя психоанализа, предрасположение к неврозу преимущественно отличает его от животного. Однако обратная сторона этого преимущества заключается в том, что нередко человек оказывается пленником самого себя. Загоняя себя в болезнь, он направляет все свои усилия не на то, чтобы от мира созданных им фантазий вновь перейти к реальному миру, как это делает творческий человек, а на то, чтобы путем регрессии и фиксации на ранних этапах своего развития получить эрзац удовлетворения садистского, мазохистского или садистско-мазохистского типа. Психоаналитическое понимание бегства в болезнь основывается на том, что для бессознательных процессов, участвующих в формировании психических механизмов этого бегства, критерий реальности не имеет какоголибо существенного значения. Это означает следующее. Независимо от того, с чем имеет дело человек — с внешней действительностью, реальными событиями жизни или какимилибо мыслительными, психическими продуктами деятельности, будь то фантазии, грезы или иллюзии, — все это может восприниматься им в качестве психической реальности. Фактически любая внутрипсихическая работа может быть приравнена человеком к внешней действительности. По Фрейду, мир фантазий, например, является не менее значимой для человека психической реальностью, чем материальная реальность, воспринимаемая им в процессе его предметной деятельности. Поэтому в его работах можно встретить утверждения, что нет необходимости делать различия между фантазией и действительностью. Разумеется, речь идет вовсе не о том, что Фрейд не видел никаких различий между фантазией и действительностью. Напротив, он подчеркивал, что для нормальных людей действительный мир — это та реальность, в которой они осуществляют свою деятельность, руководствуясь принципом реальности. В то время как для психически больных фантазия является тем миром, который для них не менее значим, чем реальный мир для здоровых людей, и в котором они постоянно пребывают, руководствуясь принципом удовольствия. Но поскольку психоанализ имеет дело с осмыслением не столько материальной, сколько психической реальности и акцентирует внимание не столько на сознательных, сколько на бессознательных процессах, то в своей теоретической и терапевтической деятельности аналитику приходится принимать в расчет специфику и особенности мира фантазий. Больной человек создает себе различного рода фантазии, в мире которых он живет. И это не мистификация, а факт, имеющий для невроза ничуть не меньшее значение, чем то, если бы он действительно пережил содержание своих фантазий наяву. Для Фрейда фантазия оказывается такой формой человеческого существования, в которой индивид освобождается от какихлибо притязаний со стороны внешней реальности и обретает былую свободу, ранее приобретенную им на стадии инфантильного психосексуального развития и позднее утраченную в силу необходимости считаться с окружающим его миром. В фантазии принцип реальности не накладывает свой отпечаток на человека, который наслаждается своей свободой, открыв для себя нечто вроде заповедной пущи, отвоеванной у принципа реальности и ставшей его убежищем от внешнего мира с его различными требованиями, притязаниями и ограничениями. Фрейд проводил параллель между творениями человеком фантазий и устройством заповедных пущ, охраной парков, необходимых людям для сохранения девственной природы, того первоначального вида земли, который претерпевает все 

большие изменения под натиском бурного развития земледелия и промышленности. Фантазия как раз и является такой заповедной пущей, где человек может удовлетворять свои естественные желания, исходящие из его первозданной природы. Ведь эти желания относятся не только к его собственным переживаниям, но и к переживаниям доисторических времен, когда, например, открытое проявление сексуальных влечений не было чемто предосудительным, запретным, постыдным. Та заповедная пуща с ее бессознательными грезами, о которой говорил Фрейд, является источником как сновидений, так и невротических симптомов. Он считал, что мир грез и фантазий особенно характерен для людей, страдающих психическими расстройствами. Бегство в болезнь — это уход от реальности в мир фантазий; в ту заповедную пущу, где невротик стремится удовлетворить свои вытесненные в бессознательное желания. Не оглядываясь при этом на принцип реальности и не попадая под власть социокультурных запретов. В своих фантазиях невротик имеет дело с такой реальностью, которая, будучи вымышленной, тем не менее оказывается реально значимой для него самого. Либидо невротика уходит в фантазию, где открывает для себя путь к вытесненным фиксациям. В результате притока либидо к фантазии энергия сексуальных влечений настолько повышается в количественном отношении, что настоятельно требует своей разрядки. В свою очередь, требование разрядки повышенной сексуальной энергии приводит к столкновению с Я, что с неизбежностью порождает конфликтную ситуацию. При изменении соотношения сил между ними возникает симптом.

Таково фрейдовское понимание отношений между принципом удовольствия и принципом реальности, количеством накопленного либидо и фантазией, внутрипсихическим конфликтом и неврозом. Из него следовало психоаналитическое представление о количественном факторе, который оказывает воздействие на образование невротического симптома. Однако описание психических процессов и динамическое их рассмотрение оказывались недостаточными для раскрытия существа неврозов. Требовалось их осмысление с экономической точки зрения. В результате подобного психоаналитического подхода к изучению этиологии и природы неврозов Фрейд пришел к убеждению, что, несмотря на содержательные предпосылки конфликта между сексуальными влечениями и влечениями Я, его возникновение становится возможным лишь при определенной степени заряженности либидо, требующей соответственной разрядки. Пытаясь понять смысл, этиологию и природу неврозов, основатель психоанализа пришел к выводу, что сексуальные влечения и влечения Я представляют собой сокращенные повторения в развитии человека того, что имело место в развитии человечества, начиная от первобытных времен и кончая сегодняшним днем. Фактически он высказал мысль, что оба вида влечений являются унаследованными. Следовательно, соотношение внешних и внутренних факторов, лежащих в основе этиологии неврозов, требует иного видения, отличного от привычных представлений, ранее предложенных в рамках физиологии, психологии и психиатрии. Это иное, психоаналитическое, видение рассматривало важное значение внутренних тенденций развития человека, некогда в истории развития человечества представлявших собой жизненную необходимость приспособления к реальному миру, но с каждым новым поколением входящих во внутренний мир человека в форме унаследованных психических образований. С точки зрения Фрейда, психическая реальность как раз относится к тем внутренним тенденциям развития человека, которые служат питательной почвой для возникновения неврозов. Это означает, что филогенетические, то есть связанные с развитием человеческого рода, истоки характерны не только для сексуальных влечений, но и для фантазий человека. Как и сексуальные влечения, фантазии имеют древнее происхождение. Их содержание отличается завидным постоянством,сохраняющимся на протяжении многих веков. Фрейд назвал их прафантазиями, являющимися не чем иным, как филогенетическим достоянием человечества.

В своих прафантазиях человек как бы выходит за пределы собственных переживаний, становится сопричастным со всем тем, что ранее имело место в истории развития человечества. Он приобщается к переживаниям предков, в сокращенном виде воспроизводит доисторическое прошлое, которое становится своего рода психологической истиной для него. Фрейд считал, что все обнаруживаемое психоанализом в форме фантазий, будь то вспышка сексуального возбуждения ребенка при наблюдении интимных отношений между родителями, совращение детей, кастрация, инцест или отцеубийство, — все это было реальностью в первобытном обществе, первобытной орде.

Такое понимание связей между филогенетическим и онтогенетическим развитием, прошлым и настоящим, реальностью и фантазией поставило представление об эдиповом комплексе в центр психоаналитического видения этиологии и природы неврозов. Не случайно Фрейд вполне отчетливо и недвусмысленно заявил, что эдипов комплекс со всеми своими производными является основой любого невроза. И хотя аналитическое изображение этого комплекса является увеличением и огрублением того, что в детстве представляется, как правило, в качестве некоего наброска, тем не менее основатель психоанализа считал, что лучше переоценить, чем недооценить его влияние в жизни человека. Поэтому он уделял столь пристальное внимание рассмотрению роли эдипова комплекса как одного из важных источников сознания вины, так часто мучающее невротиков. Той вины, которая возникает в душе человека независимо от того, совершил он какоелибо непристойное деяние или только помыслил о нем. Той вины, которую психологически вобрал в себя современный человек за совершенное его предками в доисторическое время преступление — отцеубийство.

Если, согласно Фрейду, каждому ребенку в процессе своего психосексуального развития предстоит пройти нелегкий путь, связанный с решением задачи эдипальных отношений, то нет ничего удивительного в том, что далеко не всем удается ее решить идеальным образом. Нередко ребенок не справляется с этой задачей, что может привести к возникновению невротических симптомов. Невротикам вообще не удается решение задачи, обусловленной эдипальными отношениями, в результате чего ребенок (а впоследствии и взрослый человек) всю жизнь склоняется перед авторитетом отца или матери, идеализирует их или, напротив, выстраивает свои отношения с другими людьми по типу противостояния родителям, оказывается не в состоянии перенести свое либидо на другой сексуальный объект, что приводит к конфликту между амбивалентными, разнонаправленными психическими процессами, драматически сказывающимися на его дальнейшей судьбе.

С психоаналитической точки зрения невротик застревает где-то в прошлом. Поэтому для понимания истоков возникновения неврозов необходимо обратиться к детству человека, к его инфантильному психосексуальному развитию, к тем травмам, которые могли оказать воздействие на его психику. Психоанализ сосредоточивает свои исследовательские и терапевтические усилия на выявлении этих травм.

При рассмотрении этого вопроса Фрейд исходил из нескольких положений.

Вопервых, он считал, что все травмы, способные в дальнейшем оказать воздействие на жизнь человека, принадлежат раннему детству, примерно до пяти лет. Среди них выделяются те травмы и впечатления от них, которые относятся к возрастному периоду от двух до четырех лет. Это наиболее важный период детства, который требует особого внимания в процессе аналитической работы с пациентами.

Во-вторых, по его представлениям, соответствующие детские переживания, как правило, забываются. Они относятся к периоду инфантильной амнезии, прерываемой лишь отдельными фрагментами воспоминаний. Чаще всего эти фрагменты воспоминаний оказываются не чем иным, как маскирующими воспоминаниями.

Это приходится учитывать при работе с пациентами.

В-третьих, он полагал, что переживания детства восходят к впечатлениям сексуальной и агрессивной природы. Эти впечатления включают в себя соответствующие нарциссические обиды, нанесенные Я. В отличие от взрослых, дети не различают сексуальные и агрессивные действия, следовательно, увиденный ими сексуальный акт между родителями воспринимается ими в качестве некоего насилия папы над мамой. Это означает, что детские впечатления имеют сексуальноагрессивное содержание.

С психоаналитической точки зрения травматические переживания раннего детства, амнезия, то есть забывание этих переживаний, и сексуально-агрессивное их содержание тесно связаны между собой. Все три компонента инфантильного развития участвуют в образовании неврозов. Поэтому важно знать, что представляет собой каждый из этих компонентов. Для Фрейда травмами являлись либо переживания собственного тела, либо чувственные восприятия от увиденного или услышанного. Соответственно, травматическими считаются переживания или впечатления раннего детства. Последствия травмы могут быть двоякими, то есть сопровождаться положительными и отрицательными реакциями человека.

Положительные реакции связаны с усилиями человека возвратить травме ее весомость и значимость. Он стремится вспомнить забытое переживание, сделать его реальным, чтобы заново пережить его повторение и дать ему возродиться в аналогичном отношении к другому объекту. Это ведет к фиксации на травме и навязчивому повторению.

Отрицательные реакции преследуют противоположную цель. Они направлены на то, чтобы не было никаких воспоминаний и никаких повторений забытой травмы. Таковы защитные реакции человека, основное предназначение которых состоит в избегании того, что имело место в прошлом. Это ведет к жизненной скованности человека и к возникновению у него различного рода фобий. Фактически речь идет также о фиксации, но с противоположной тенденцией. Отсюда психоаналитическое понимание невротических симптомов как таких компромиссных образований, которые состоят из вызванных травмой позитивных и негативных стремлений и доля которых в направленности развития может принимать то одно, то другое доминирующее выражение. В результате противонаправленности положительных и отрицательных реакций возникают внутриличностные конфликты, ведущие к невротическим заболеваниям. Инфантильная же амнезия, согласно Фрейду, совпадает с периодом ранней сексуальности. Примерно до пяти лет у ребенка наблюдается раннее проявление сексуальности. Затем происходит затишье, так называемый латентный период, который продолжается до наступления полового созревания, когда вновь пробуждается сексуальность. Отсрочка (амнезия) и второе начало сексуальной активности тесно связаны с историей становления человека. Создается впечатление, что человек является единственным живым существом, у которого наблюдаются период латентности и сексуальное запаздывание.

И наконец, ранние травматические переживания обусловлены, с точки зрения Фрейда, теми детскими впечатлениями, которые имеют сексуально-агрессивную природу. Если на начальном этапе своей исследовательской и терапевтической деятельности основатель психоанализа делал акцент на сексуальной этиологии неврозов, то впоследствии им принимались во внимание и агрессивные проявления человека.

Итак, три компонента инфантильного развития способствуют возникновению невроза. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, пытаясь избежать подстерегающие человека опасности, его Я выстраивает такие защиты, среди которых бегство в болезнь играет далеко не последнюю роль. Согласно Фрейду, невротический симптом не только создается, но и поддерживается Я. Разрешение конфликта посредством образования невротического симптома нередко становится наиболее удобным и желательным выходом из сложного положения, в котором оказывается человек, а бегство в болезнь — его жизненной стратегией.

Представления Фрейда о динамике влечений человека и невротических конфликтах получили дальнейшее развитие в психоаналитической литературе. Одни психоаналитики вносили уточнения и дополнения в предложенное им понимание природы патогенных конфликтов и невротических симптомов. Другие выдвинули ряд идей, направленных на пересмотр отдельных положений классического психоанализа. Так, Р. Шафер стал рассматривать невротические конфликты не в плане их локализации, обусловленной сшибками между бессознательными влечениями человека, а с точки зрения противоречивости представлений индивида о своих действиях и его неспособности связать воедино разрозненные компоненты своих поступков. Под влиянием идей Х. Кохута, связанных с разработкой концепции нарциссических расстройств и психологии Самости, некоторые психоаналитики стали акцентировать внимание не на невротических конфликтах, а на «нарциссическом дифиците», возникающем в результате переживаний, имеющих место на самых ранних стадиях развития ребенка. В рамках современного психоанализа высказывается также точка зрения, согласно которой психоаналитикам приходится иметь дело не столько с пациентами, обремененными чувством вины, сколько с больными, отягощенными наследием трагического нарциссического развития в раннем детстве. Объектом терапии становится не «виновный» (остро переживающий конфликты эдипальных отношений), а «трагический» человек (имеющий дело с нарциссическими проблемами). Вместе с тем различное понимание природы патогенных конфликтов, этиологии психических расстройств и механизмов бегства в болезнь не устраняет ни необходимости осуществления аналитической терапии, ни использования специфических для психоанализа представлений о сопротивлении, переносе и контрпереносе, как существенных и действенных в рамках аналитического процесса.

К списку статей по Коучингу и бизнес-консультированию
К списку статей по Клинической парадигме менеджмента
К списку статей по Истории и теории психоанализа
К списку статей А. В. Россохина в журнале «Psychologies»

Казахстан вне ЕАЭС: бегство от реальности

Выступление президента Токаева 19 мая на онлайн-заседании Высшего Евразийского экономического совета, на котором он предложил отложить подписание «Стратегии развития Евразийской интеграции до 2025 года» до очной встречи, практически все казахстанские СМИ и интернет-сообщество встретили с явным одобрением. Восприняли, однако, с упором не на перенос, а на отказ от подписания стратегии, дескать, наш президент опять вдохнул в нас надежду. Нет, прямых призывов вовсе выйти из Евразийского экономического союза в откликах топовых казахстанских политологов и экономистов и просто активистов Фейсбука не прозвучало, но фоном явно транслировалось: зачем Казахстану столь невыгодный союз с Россией, и хорошо бы, чтобы он как-нибудь сам распался.

На самом деле в своем выступлении президент Казахстана обозначил, что евразийское направление – ключевой приоритет и основной фактор посткризисного восстановления экономики. И это точно не политес, а прямая констатация его позиции, к чему нам и добавить нечего. Однако давайте представим, что Казахстан действительно вышел из Евразийского союза, спокойно и при обоюдном согласии участников, или самого Евразийского союза просто не существовало. 

Допустим, что после этого правительство РФ не предложило продавать всю экспортируемую в Европу нефть и металлы прямо у себя на границе или искать обходные пути. И даже не повысило тарифы для пропуска нашего сырьевого экспорта (он, кстати, не наш, а американских и европейских компаний) через свои трубопроводы, железные дороги и портовые терминалы, не стало хотя бы квотировать обслуживание фактических конкурентов. Предположим, что Казахстан спокойно покинул ЕАЭС.

Итак, от чего же освободится и что приобретет Казахстан в случае счастливого исполнения чаяний сторонников «исключительно суверенного развития» нашего государства?

В том-то и дело, что ни от чего не освободится и ничего не приобретет.

Чем недовольна и на что более всего жалуется казахстанская сторона при взаимодействии на, считается, общем экономическом пространстве? На то, что российские компании действуют на казахстанском рынке свободно, а вот казахстанским предпринимателям в России трудно пробиться. Дескать, Евразийская экономическая комиссия (ЕЭК) утвердила такие стандарты качества продукции, которые по силам только крупным и продвинутым компаниям, а вот нашим мелким производителям до них не дотянуться.

Однако вряд ли стоит надеяться, что в награду за освобождение места в Евразийском союзе специально для Казахстана будет выделен коридор для экспорта на российский рынок товаров качеством пониже. Как не стоит ждать и выходной премии в виде российских или белорусских инвестиций в расширение мощности и повышение качества казахстанских производителей, работающих на евразийский рынок. 

Кстати, казахстанский экспорт в Россию почти в три раза меньше, чем поставки российских товаров и услуг в Казахстан. Прошлый 2019 год, например, дал такие результаты: экспорт Казахстана в РФ – 5,5 млрд долларов, импорт из России – 14 млрд. Итого сальдо торгового баланса для казахстанской стороны ушло в минус на 8,5 млрд долларов. Конкретно, тот год, вполне еще благополучный по нефтяным ценам и эпидемической ситуации, уже принес минус 5,5 млрд долларов текущего счета всех внешнеэкономических операций, – и не будь у нас торгового перекоса именно с Россией, с курсом тенге, с бюджетом и вообще с макроэкономикой все было бы гораздо лучше. Поэтому печалится стоило бы не столько о том, как трудно нашим производителям приходится на рынках России, сколько о нехватке потенциала по заполнению хотя бы рынка собственного.

Нет, конечно, ждать, что партнеры по ЕАЭС вдруг начнут тратить свои ресурсы на развитие в Казахстане импортозамещения, лишь бы мы не уходили, не приходится. Но кто сказал, что отказ от евразийской интеграции освободит наш производственный потенциал для новых свершений на своем рынке и на рынках третьих стран?

Печальные песни, насколько нам не выгодно участие в Евразийском союзе, отражают правду жизни и исполняются в традиционном для наших краев стиле «что вижу, то и пою». Да, положение Казахстана в Евразийском экономическом союзе пока для нас невыгодно – в силу сегодняшнего фактически только торгового формата ЕАЭС, и в силу нашей неспособности успешно торговать чем-либо еще, кроме природного сырья, которого и в той же России достаточно.

Однако вне ЕАЭС та же самая невыгодная для нас торговля станет невыгоднее вдвойне. При стопроцентной гарантии, что ни отказаться от торгового взаимодействия, ни заменить его каким-то иным, например, китайским, либо невозможно, либо это будет означать еще большее усугубление нашего придаточного положения.

Однако ставить самих себя в центр признания такого положения вещей, значит признавать и то, что шанс на исправление своего невыгодного положения может дать только перевод нынешнего просто торгового формата в формат совместного инвестиционного развития. С направлением совместных инвестиций как раз на выравнивание разрыва между промышленным и сельскохозяйственным производством Казахстана по сравнению с Россией и Беларусью. То есть, выступить не просто инициатором более глубокой интеграции, но и, фактически, просителем помощи в ликвидации своего индустриального отставания. В обмен, понятное дело, на передачу на союзный уровень части компетенции.

Но как раз на это у нас в Казахстане – практически единодушный запрет, если брать оглашаемую вслух позицию властей, вкупе с экспертным и общественным мнением, – в той его части, которая активно представлена в СМИ и социальных сетях. Вопрос ставится так: экономическая интеграция, да (а куда деваться), но категорически без политической надстройки и без каких-либо союзных органов.

И это при том, что согласно опросам, существенно большая часть населения выступает за углубление сближения с Россией. Чем объяснить вилку между не слишком оглашаемым мнением основной части общества и активно-публичной позицией тех, кого принято относить к национальным элитам? Наверное, здесь играет роль и этническое наполнение аппарата власти, и экспортно-сырьевая основа национальной экономики, находящаяся, к тому же, в руках американо-европейских компаний.

Если попытаться проанализировать, из чего, собственно говоря, состоит реальный суверенитет государства Казахстан, чем он наполнен и чем ограничивается, придется прийти к выводу, что в основном это только кадровая политика.

Часть госаппарата и стратегического бизнеса только укрепится, если будет армирована неказахскими кадрами, но это вопрос будущего. И евразийского в том числе. Пока же все такие соображения, не произносимые вслух, разумеется, как раз и формируют эдакую половинчатую «элитную» позицию: интеграция только экономическая, без политической. Чего попросту не бывает.

Известно, ведь: чем на себя оборотиться, лучше кумушек считать потрудиться. Пример Украины многому учит, и удивительным образом, сторонники и противники Евразийской интеграции видят в нем свое. Мы же видим, что, убежав от ТС и ЕАЭС и не прибежав в ЕС, развитая республика бывшего СССР элементарно деградирует, уже превращена в плацдарм противостояния и игрушку внешних сил.

Но вот какой психологический момент – обида на Россию и ее существование в качестве главного врага и источника всех неприятностей – сильнейший стимул поддержания политического строя и национальной самооценки на\в Украине. Одно дело признать, что от себя не убежишь, а сама идея стать частью Евросоюза с самого начала характеризовала эдакую инфантильную незрелость как элит, так и значительной массы населения, и другое – списывать все на внешнего врага. Соответственно, надежда на благополучную все же перспективу целиком строится на том, что с Россией должно случится что-то плохое. С чем и живут, и здесь есть некоторая параллель с надеждами и наших противников ЕАЭС. 

Между тем, время, особенно подстегиваемое нынешним кризисом, бежит быстро. И хорошо бы, чтобы публичное общественное мнение, всегда и неизбежно отстающее в переваривании и усвоении перемен и вызовов, все же не отстало бы слишком опасно. А потому разговор, чего Казахстан должен добиваться внутри Евразийского союза стоит продолжить. 

Ia-centr.ru является свободной площадкой для обмена мнениями. Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.    

Анализ в кредит: уступка реальности или бегство от реальности?

Введение

Как следует из названия, в данной статье речь пойдет о случае, характерной чертой которого является постоянная тенденция к нарушению одной из составляющих психоаналитического сеттинга, а именно — договоренности об оплате психоанализа. Известно, что стабильное поддержание сеттинга необходимо для успешного осуществления аналитической работы, а также то, что в определенные моменты работы пациенты совершают те или иные действия, направленные на разрушение какого-либо из аспектов сеттинга — сюда относятся опоздания, пропуски, забывание сеансов, отказы от оплаты за пропуски, отказ лежать на кушетке и т.п. Со стороны аналитика тоже не исключена возможность нарушения сеттинга — например, в рамках бессознательного сговора с пациентом или как отыгрывание сопротивления в контрпереносе. Соответственно, любые нарушения сеттинга, пациентом или аналитиком, можно рассматривать как отыгрывание неких бессознательных процессов, вызванных к жизни в ходе анализа.

Оплата психоанализа — достаточно деликатная проблема per se, причем в условиях нашей страны она еще больше запутывается вследствие постоянной инфляции, отсутствия общепринятых нормативных значений гонорара за один час работы, необходимости платить наличными деньгами и общей нестабильностью экономического положения пациентов. В результате большинство психоаналитиков предпочитает называть сумму желательного гонорара в американских долларах, чтобы обезопасить себя по крайней мере от ползучей инфляции. При этом приходится периодически отступать от этой желательной суммы в сторону ее уменьшения в тех случаях, когда пациент не в состоянии ее платить, а аналитик, несмотря на это, по каким-либо причинам намерен работать с пациентом. Подобные акции осуществлялись на протяжении всего существования психоанализа, так что проблема назначения и обговаривания величины гонорара психоаналитика имеет достаточно длинную историю.

Наиболее часто снижение гонорара практикуется в работе психоаналитиков, находящихся еще в стадии обучения и заинтересованных в ведении учебных аналитических случаев независимо от размеров оплаты, а также при проведении тренинг-анализа с теми кандидатами, которые не располагают достаточными средствами для его оплаты.¹⁾ Важными моментами здесь являются: возможность обсуждать с пациентом величину гонорара и — при улучшении финансового положения пациента — возможность ее пересмотра; очевидность для обоих участников реального снижения стоимости сеанса по сравнению с неким (иногда существующим лишь в воображении) «средним уровнем» оплаты; а также необходимость отчетливого понимания аналитиком неизбежности возникновения в переносе и контрпереносе проблем и осложнений. Оговоренная оплата, какова бы она ни была, и процедура ее внесения становятся частью сеттинга, и любые изменения ее означают изменения в сеттинге — с их возможными дестабилизирующими аналитический процесс последствиями.

Случай, который я намереваюсь описать, относится к категории учебных, проводимых под постоянной супервизией, где важную роль в контрпереносе играет мотив овладения профессиональным мастерством. Помимо низкой оплаты, данный случай примечателен также тем, что пациентка впервые обратилась ко мне за помощью в возрасте 19 лет, т.е. будучи в поздне-подростковом возрасте. Работа же началась спустя несколько месяцев, незадолго до ее двадцатого дня рождения, и продолжается уже в течение 3,5 лет. В результате этот случай с трудом поддается классификации — он уже не совсем подростковый и еще далеко не взрослый, в нем все время очень остро ощущается неопределенность, размытость происходящего в настоящем и непредсказуемость дальнейшего поворота событий. Такое впечатление, что в нем воплощаются едва ли не все возможные сложности, возникающие в работе с пациентами подросткового и так называемого «после-подросткового» возраста (т.е. от 21 до 25 лет).

К числу этих сложностей относится прежде всего специфическая форма оплаты работы аналитика, а именно — оплата «третьей стороной». Как правило, финансовые затраты пациента на анализ являются денежным эквивалентом его вовлеченности (заинтересованности, инвестированности, иными словами — денежным выражением катексиса психоаналитической работы) в аналитический процесс, репрезентируя одновременно ценность психоанализа в его собственных глазах. Оплата психоанализа, несомненно, является в то же время и одним из каналов связи пациента с реальностью. В ситуации, когда оплата производится не самим пациентом, а некоей «третьей стороной» (например, страховой компанией, родителями или другими родственниками пациента), она, с одной стороны, неизбежно в значительной мере теряет свой символический смысл; с другой стороны — отсутствие оплаты ведет к ослаблению чувства реальности у пациента. Это не влечет за собой непременное снижение эффективности анализа,²⁾ но становится еще одним требующим осознания аспектом сеттинга.

Следующая проблема, с которой сталкивается психоаналитик в работе со столь молодыми пациентами, — это необходимость оказывать им помощь в решении определенных задач развития. Обращение к психоанализу в этом возрасте, как правило, связано с трудностями прохождения и разрешения подросткового кризиса, с застреванием в подростковой фазе, со срывом развития, имевшем место в ходе пубертата.³⁾ Соответственно, у пациентов, помимо трудноразрешимого невротического конфликта, оказываются нерешенными совершенно конкретные задачи нормального развития, которые О. Кернберг определяет следующим образом: а) консолидация ощущения эго-идентичности; б) утверждение нормальной сексуальной идентичности; в) ослабление привязанности к родителям и выбор гетеросексуального объекта; г) замещение инфантильного регулирующего поведение суперэго интернализованной и гибкой системой морали.⁴⁾

Еще одна трудность работы — это специфика личностной организации подростковых пациентов. В этом возрасте имеет место чрезвычайная лабильность психических структур, регрессия в развитии влечений и собственного эго, реактивация эдиповых и доэдиповых импульсов и конфликтов. Все эти процессы ослабляют эго настолько, что способность пациента к образованию рабочего альянса с аналитиком существенно снижается, особенно в раннем подростковом возрасте. Однако это не означает невозможности проведения анализа подростков, поскольку «в любом анализе приходится помогать «ослабленному эго» — прежде всего необходимо помочь ему вступить в «рабочий альянс» с аналитиком, а затем требуется помощь в образовании переноса и в последующей работе с ним. Точно так же у взрослого невротика аналитику всегда приходится работать с «ослабленным эго»».⁵⁾

Наконец, последняя трудность заключается в реалистичности переноса у таких пациентов. Психоаналитик воспринимается пациентом как еще одна абсолютно реальная родительская фигура, которая становится одновременно или, скорее, попеременно, объектом идентификации и отвергаемым родительским объектом. В действительности и то и другое может как продвигать анализ вперед, так и препятствовать прогрессу в работе. При этом отдельные аспекты переноса постоянно отыгрываются в поведении пациентов — вне сеансов, или во время, или в виде нарушений сеттинга. В то же время реальные аспекты отношений с аналитиком играют важную роль в продвижении анализа: «Только в рамках прочных реальных отношений подросток способен развить аналитический перенос. Отсюда вырастают сложные технические проблемы. Аналитик представляет собой для подростка представителя реального мира. В качестве такового он одновременно притягивает подростка и отвергается им. … Подросток стоит перед двойной задачей — совладания с реальностью и разрешения внутреннего конфликта; и ему оказывается нелегко различать эти оба конфликта. … Первой задачей анализа в этой фазе становится помощь в лучшем познании реальности и поддержка способности к тестированию реальности. Тем самым аналитик берет на себя вспомогательные функции «эго»» ⁶⁾

Таким образом, моя работа с пациенткой Ю.Т. представляет собой «результирующую» нескольких векторов психоаналитического пространства:

(а) необходимость решения возрастных задач развития — совладание с реальностью и сепарация от родителей и достижение соответствующих возрасту автономии и нарциссического равновесия; (б) оплата анализа «третьей стороной» (родителями, более подробно об этом см. ниже), вследствие чего постоянно подтверждается и поддерживается реальная финансовая зависимость от родителей; (в) спутанность реального и „as if» компонентов отношений „пациент-аналитик» по причине отсутствия в течение определенного периода времени оплаты анализа.

Иными словами, в анализе создается парадоксальная ситуация: для достижения независимости от родителей пациентка должна поддерживать финансовую зависимость от них и сформировать зависимость от аналитика в переносе, при том что ее инфантильная несостоятельность, избавление от которой должно привести к сепарации и к стабилизации самооценки, регулярно подтверждается невозможностью оплачивать сеансы. Эта ситуация в сочетании с постоянно упоминаемыми в литературе трудностями интерпретирования переноса при работе с подростками⁷⁾ и с их возрастными особенностями создает необычайно благоприятный климат для отыгрываний (acting out) и отреагирований в виде нарушений сеттинга, в которые может вовлекаться и аналитик. В данном случае основной способ отыгрывания отражал одну из центральных проблем пациентки — отказ от восприятия реальности в пользу собственных фантазий — и заключался в нападках на сеттинг: пациентка настаивала на продолжении анализа несмотря на невозможность его оплачивать, разрушая тем самым реальный аспект взаимодействий с аналитиком. Однако начнем по порядку.

Первое интервью

Мать пациентки Ю.Т. позвонила в психологическую консультацию и попросила записать на прием ее дочь-студентку 19 лет, объяснив, что дочь находится в подавленном состоянии, высказывает суицидальные мысли, не хочет учиться. На первый прием Ю.Т. пришла одна, за несколько минут до назначенного времени, и не найдя меня в кабинете, успела до моего появления побегать по коридорам консультации и осведомиться, где меня можно найти. В кабинете Ю.Т. отказалась занять то место, которое предназначено для пациентов; в ответ на мое предложение устроиться там, где ей будет удобно, она обошла всю комнату и в конечном итоге уселась в то кресло, где обычно сижу я. После этого я села на то „пациентское» место, которое сначала предложила занять ей, и сообщила Ю.Т. о произошедшей рокировке. Ю.Т. с глубоким убеждением сказала: „Конечно, ведь это место самое удобное!», имея в виду то, которое занимала в данный момент она. Затем, на мое предложение рассказать о том, что ее привело в консультацию, Ю.Т. отреагировала следующим образом: „Нет, сначала вы мне расскажите о себе: сколько вам лет, замужем ли вы, есть ли у вас дети, чем занимается ваш муж, давно ли вы работаете психологом». Так, инсценируя обмен ролями, Ю.Т. начала наш диалог.

В ходе первого приема настроение Ю.Т. несколько раз менялось: от настороженности и агрессивно-оборонительной позиции пациентка внезапно переходила к открытой манере разговора, а затем, в ответ на мои попытки развить эту доверительность, моментально снова уходила в агрессивную оборону. Заинтересованности в постоянной психотерапевтической работе Ю.Т. не высказала, хотя моя информация о том, что наряду с психотерапией существует также психоанализ, который продолжается, например, 300 часов, произвела на нее сильное впечатление. Я старалась вести себя по возможности гибко, не оказывая давления, но и не поддаваясь давлению Ю.Т.; было ощущение, что разговор с этой пациенткой требует от меня проявления какого-то блеска, что ее надо как-то ошеломить, ослепить; в то же время, когда Ю.Т. внезапно оставляла оборонительную позицию, возникало ощущение контакта и ее интереса к происходящему. В конце интервью мы договорились, что если она примет решение проходить психотерапию, то позвонит мне.

Начало терапии

Ю.Т. позвонила спустя 3 месяца после первого интервью, и мы договорились о встрече. В ходе сеанса она сообщила, что хотела бы начать психотерапию, поскольку считает, что это единственное, что может помочь ей преодолеть апатию, суицидальные мысли, тягостное настроение, страх перед будущим.

После первых диагностических сессий у меня возникло впечатление, что складывается позитивный рабочий альянс: Ю.Т. вела себя кооперативно, пробные интерпретации воспринимала как информацию для размышлений и дальнейших ассоциаций, демонстрировала готовность соблюдать сеттинг (временные рамки, оплату пропусков), принять на себя часть ответственности за происходящий процесс. Мы договорились об оплате в размере, соответствующем «нижней границе нормы»: Ю.Т. сообщила, что обсудила этот вопрос с матерью, которая согласилась финансировать психотерапию. Все это было непохоже на то, как Ю.Т. проявила себя при первом знакомстве; я полагала, что как только мы заключим более или менее определенный и жесткий контракт, она начнет против него восставать. Это ожидание начало подтверждаться довольно скоро.

Согласно контракту, мы встречались 2 раза в неделю, Ю.Т. должна была платить за каждый сеанс. Спустя две недели она пришла на сеанс с опозданием и объявила, что сегодня у нее нет денег, так как матери не было дома, когда она уходила, но что в следующий раз она заплатит за два сеанса. У меня не было оснований сомневаться в этом, и действительно, в следующий раз Ю.Т. заплатила за оба сеанса. В течение последующих месяцев такая ситуация повторялась несколько раз с некоторыми вариациями: период неоплаты растягивался на два-три сеанса с последующей выплатой все суммы. Я чувствовала определенную вынужденность своего положения, стремясь сохранить временные параметры сеттинга и будучи не в состоянии выяснить, от кого исходит несвоевременная оплата — от Ю.Т. или от ее матери.

Спустя приблизительно полгода после начала работы Ю.Т. несколько раз просила предоставить ей дополнительный, третий, сеанс в неделю, и получала его. Когда я предложила упорядочить стихийно складывающийся трехразовый сеттинг, Ю.Т. объявила о своем желании приходить 5 раз в неделю. Надо признаться, что это вызвало у меня достаточно сильную и противоречивую контртрансферную реакцию: эмоциональная зависимость Ю.Т. от наших сеансов, которая тем самым становилась очевидной, пугала и завораживала меня настолько, что трезвые соображения относительно, например, платежеспособности и готовности ее матери принять на себя весьма обременительные финансовые обязательства, отступили на второй план. Решение было принято мною импульсивно, а последующие рационализации относительно целесообразности интенсификации аналитического процесса уводили еще дальше от реальных обстоятельств жизни Ю.Т. Одновременно с увеличением частоты встреч был изменен и их формат — работа была продолжена на кушетке.

Проблема с оплатой сеансов решалась следующим образом: Ю.Т. после переговоров с матерью сообщила, что платить еженедельно за 5 сеансов она не в состоянии, и поставила вопрос о возможности работы в кредит. Это должно было бы заставить меня более глубоко задуматься о происходящем, однако я в тот момент ограничилась весьма поверхностными соображениями относительно честности и порядочности пациентки, которые не вызывали у меня сомнений, и безосновательно оптимистические ожидания улучшения финансовой ситуации в ее семье, которые высказывала Ю.Т., были восприняты мною недостаточно критично. Исходно речь шла о кредите на некий конкретный срок — на полгода; это было мое предложение, которое Ю.Т. поначалу приняла. Однако в ходе его обсуждения стало очевидно, что в этом случае срок возвращения долга связывается со сроком окончания или, скорее, обрыва лечения: если долг своевременно не выплачивается, то анализ обрывается до тех пор, пока кредит не будет погашен. Тем самым пациентка давала понять, что возможность выплаты долга в указанное время представляется ей маловероятной.

Перспектива обрыва анализа была в тот момент для Ю.Т. непереносима: ее эмоциональная зависимость от наших встреч и регрессивные фантазии относительно собственной недееспособности были чрезвычайно сильны, так что угроза прекращения работы порождала у нее высокую эго-синтонную тревогу, которую она, в силу своей личностной психопатологии, не в состоянии была вербализовать и переработать. Вместо этого она отреагировала свое внутреннее напряжение, оказывая на меня давление резким ухудшением состояния: по ее ощущению, мысль о конкретном сроке, в который необходимо будет выплатить задолженность, действует на нее парализующе, создает слишком сильное давление — «мне нужно лечиться, это мой последний шанс». В результате я согласилась с ее предложением о том, что кредит должен быть бессрочным.

Когда я сейчас размышляю об этом, меня удивляет мое тогдашнее легкомыслие, а точнее — отказ задуматься об очевидных вещах: фактически в течение ближайшего неопределенного времени анализ не будет оплачиваться и таким образом будет нарушаться одно из фундаментальных условий работы, особенно существенное в работе с подростковой пациенткой, страдающей от постоянного ухода в фантазирование, следствием которого является неизбежное нарушение тестирования реальности. Становится понятно, что это безобидное на первый взгляд соглашение относительно кредита, было одним из первых поворотных моментов в цепочке отыгрываний (acting out) пациентки и аналитика. Спрашивается, что же отыгрывалось в тот момент?

Со стороны пациентки — (1) обесценивание родителей, в первую очередь матери — «слабая, несостоятельная»; (2) потребность в сильной, желательно всемогущей материнской фигуре; (3) превращение пассивного в активное — давление на меня на фоне растущей зависимости и страха сепарации от меня; (4) фантазии о собственном всемогуществе и возможности полного контроля над реальностью. Эта акция должна была позволить Ю.Т. одновременно реализовать и либидозные (остаться в анализе, в отношениях со мной), и деструктивные (разрушить рамки анализа и тем самым поставить под угрозу сам процесс) тенденции по отношению ко мне; и те, и другие в тот период работы подвергались массивному отрицанию, так что отыгрывание оказывалось для Ю.Т. единственном способом сообщить о владеющих ею аффектах.

С моей стороны: (1) тайное соглашение с пациенткой о том, что ее мать — слабая и несостоятельная; (2) потребность выступить в качестве сильной всемогущей материнской фигуры; (3) реальная неспособность ограничиться рамками интерпретативной активности в условиях сильного давления со стороны пациентки; (4) фантазии о возможности игнорировать реальность и осуществлять анализ, невзирая на нарушения сеттинга. По-видимому, я в тот момент находилась во власти тех же фантазий о собственном всемогуществе, отрицая реальные негативные аспекты переноса Ю.Т. и собственного контрпереноса.

Помимо этого, существенную роль в нашем переговорном процессе играли мотивы доминирования и подчинения: этот конфликт Ю.Т. инсценировала в своих отношениях со мной (и с родителями), избавляясь от своих агрессивных и сепарационных импульсов посредством проективной идентификации. В моих фантазиях Ю.Т. выглядела тогда беспомощным ребенком, остро нуждающимся в помощи, и разнообразные рационализации на тему о необходимости оказания помощи малоимущим слоям населения успешно вытесняли из моего сознания чувства недовольства и тревоги. Сама же Ю.Т. воспринимала себя как жертву травматического опыта, как пассивное беспомощное существо, помещенное по воле злого рока во враждебный мир, от которого все хотят избавиться. Реальность ее жизни состояла в действительной невозможности оплачивать психоанализ; таким образом инсценировался ее внутренний конфликт как конфликт, с одной стороны, между ею и родителями, с другой стороны — между ею и мной. В результате я оказалась загнанной в ловушку: либо я должна признать себя такой же плохой и враждебной, как и весь мир, либо я должна уступить требованиям Ю.Т. по поводу работы в долг; третьего не дано.

Теперь мне думается: если бы я в тот момент не согласилась работать в долг, Ю.Т., скорее всего, действительно ушла бы из анализа с возросшей уверенностью в том, что весь мир против нее. Уступить требованиям Ю.Т. означало, с ее точки зрения, принять в расчет ее реальность; но в то же время это было и подтверждением ее всемогущих фантазий — и таким образом уступка реальности становилась бегством от реальности. Понятно, что эта уступка сама по себе тоже ничего не могла изменить в сложившейся патологической психической организации пациентки: она давала лишь шанс продолжить работу, понять и проработать фантазии, аффекты и конфликты, которые заставляют Ю.Т. причинять страдания себе и другим.

Анализ в кредит

Первое время какая-то часть денег за анализ выплачивалась, но спустя приблизительно 3-4 месяца после начала работы в кредит выплаты прекратились, так как материальное положение семьи пациентки резко ухудшилось вследствие дефолта в августе 1998 г. При этом величина моего номинального гонорара исчислялась в рублях и оставалась неизменной.

Тематически многое в анализе в тот период концентрировалось вокруг реального денежного долга, чувства вины, персекуторных фантазий и проецируемой агрессии. Сновидения пациентки были наполнены образами преследующих ее злобных персонажей, сама же она никогда не выступала в сновидениях одна, все время ее сопровождал некий двойник — подруга, или мать, или еще какой-нибудь женский образ, весте с которым она спасалась от преследователей. В ее переносе отчетливо звучал мотив вины, перемежающейся с яростью и ненавистью в мой адрес, фантазии об использовании мною ее для каких-то моих неясных целей чередовались с фантазиями о собственной ловкости и успешности, позволяющей Ю.Т. водить меня за нос. Изредка проявлялись и другие переживания, относящиеся к позитивной части спектра, — прежде всего благодарность и признательность за мое терпение и доброжелательность. Проблема доверия-недоверия стала центральной, у меня возникло ощущение, что актуализировавшийcя конфликт наиболее правдоподобно описывается в кляйнианских терминах параноидно-шизоидной позиции: спроецированная на объект ненависть делает его отравленным и непригодным к употреблению, однако голод настолько велик, что отказаться от объекта невозможно.

Постепенно отрицаемые чувства вины и ненависти достигли такой интенсивности, что Ю.Т. вновь предприняла попытки их отреагирования. Интерпретации утратили какую бы то ни было ценность, разрозненные трансферентные реакции консолидировались в интенсивный негативный перенос, осознание которого наталкивалось на сильное сопротивление, поскольку признание пациенткой наличия негативных чувств по отношению ко мне блокировалось ее жестким архаическим суперэго: нельзя ненавидеть того, кто оказывает тебе благодеяние (в форме невзимания платы за работу). Всякое упоминание об оплате и о той негативной роли в динамике переживаний Ю.Т., которую играет растущий с каждым днем долг, вызывали новую вспышку чувства вины и немедленно сменяющей ее ярости. Эта ярость получила свое выражение в ее нападках на сеттинг: Ю.Т. стала опаздывать на сеансы, которые начинались в 10 часов утра (два из пяти сеансов), требуя от меня перенести встречи с ней на более позднее время. На мою интерпретацию о том, что 5 сеансов в неделю, возможно, заставляют ее испытывает слишком сильные чувства, Ю.Т. реагирует сильным страхом: ей кажется, что я неявным образом хочу ее выгнать. Тем самым в виде трансферентной проекции обнаруживается ее собственное желание прекратить анализ, чтобы выйти из запутанной и напряженной ситуации взаимозависимости, сложившейся на тот момент.

Спустя некоторое время это желание приняло форму следующей атаки: Ю.Т. попыталась разрешить ситуацию, предложив изменить сеттинг и перейти с 5 раз в неделю на 3 раза. Такое решение должно было одновременно уменьшить интенсивность негативных чувств и замедлить темпы роста долга; эта интерпретация была отвергнута пациенткой, но на мой взгляд, она верно отражала ее попытку уменьшить накал негативных эмоций. Однако Ю.Т. извлекла теперь из моей интерпретации другой смысл: я не хочу ее отпускать. Этот внутренний конфликт, проецируемый на меня (то я хочу ее выгнать, то не хочу ее отпускать), отражает динамику сепарационных процессов пациентки в ее реальных взаимоотношениях с матерью и в актуальном переносе.

Это был момент, когда реальные и трансферентные чувства не поддавались разделению и различению: своим поведением благодетельницы, не требующей своевременной платы за работу, я действительно как бы подтверждала регрессивные фантазии Ю.Т. обо мне как о материнском объекте. Вследствие этого оказалось крайне затруднительным интерпретировать перенос: помимо всех тех сложностей, которые в любом случае возникают в анализе пациентов подросткового возраста, в данном случае присутствовала еще одна, созданная в результате отыгрывания в области сеттинга трудно разрешимых проблем сепарации, автономии и контроля. Потребность Ю.Т. в хорошем материнском объекте под влиянием фрустрирующего опыта реальных отношений с матерью и со мной претворялась в ультимативное требование ко мне: «Россия — особая страна по сравнению со всеми другими, поэтому психоанализ здесь должен быть бесплатным». Таким путем Ю.Т. пыталась, с одной стороны, добиться от меня признания ее уникальности и исключительности для меня, а с другой стороны — рационализировать свою потребность в привязанности, осознать существование которой она была неспособна в силу доминирующего в тот момент стремления к автономии.

В тот период работы с Ю.Т. я уже отдавала себе отчет в том, что работа в кредит превращает анализ во взаимный обман и одновременно самообман. Трансферентные фантазии оказываются чрезмерно контаминированы реальными отношениями и не поддаются анализу в той мере, в какой это необходимо для проработки невроза переноса. Регрессивные процессы, запускаемые другими аспектами аналитического сеттинга, не имеют достаточно мощного «ограничителя» в виде регулярной оплаты и могут приобретать злокачественные формы. «Переходное пространство», позволяющее развиваться негативному переносу без угрозы обрыва анализа, утрачивается, трансферная и «реальная» реальности смешиваются. Интересно, что Ю.Т. в эту тяжелую для нас обеих фазу анализа постоянно возвращалась к фантазии о том, что она — обманщица, которая водит меня за нос, поскольку денег в семье нет и не предвидится, и возможность вернуть достигший к тому моменту весьма больших величин долг практически отсутствует.

В результате сложилась ситуация, в которой и пациент и аналитик оказались во власти сильных аффектов, которые нельзя однозначно назвать трансферентными и контртрансферентными: ощущение зависимости и чувства вины, возникающие в «переходном пространстве» переноса и контрпереноса, массивно подтверждались реальными взаимодействиями и порождали фантазии об отношениях должника и кредитора, с одной стороны, и двух мошенников, один из которых продает фальшивый товар, а другой платит за это фальшивым чеком, — с другой. Помимо этого присутствовало чувство злости и фрустрации от неоправдавшихся ожиданий — как у пациентки, так и у меня.

Надо сказать, что поскольку данный случай проводился под постоянной супервизией, то ситуация, видимо, была симметричной и в том отношении, что пациентка вне своего анализа чувствовала давление со стороны матери, которая не в состоянии была платить за ее анализ и настаивала на прекращении или каком-либо другом выходе из тупика, в то время как я также ощущала сильное давление со стороны супервизора, который настаивал на невозможности аналитической работы в условиях такого нарушенного сеттинга. И это «симметричное» давление являлась еще одним фактором, увеличивающим напряжение в аналитическом пространстве. Необходимо было восстановить сеттинг, восстановить возможность аналитической работы — и сделать это как можно скорее, поскольку у меня не оставалось уже никаких сомнений в непродуктивности продолжения такого мнимого анализа.

Конец кредита

На одном из сеансов я высказалась о насущной необходимости пересмотреть финансовую договоренность и о невозможности продуктивной работы в существующих рамках. Это прозвучало для Ю.Т. как гром с ясного неба: то смешение реального и трансферентного, в котором она пребывала, позволяло ей сделать один-единственный вывод: ее выгоняют! Ее смятение не имело границ, никакие доводы рассудка не доходили до ее сознания. На мое предложение подумать о той реальной сумме, которую она могла бы платить за каждый сеанс, Ю.Т. откликнулась регрессией к инфантильному состоянию беспомощности и затем — вспышкой ярости. Она отказывалась воспринимать возможность обсуждения величины гонорара и перспективу замораживания долга, открывавшуюся благодаря моему предложению. Ее фантазии о плохом объекте, плохой матери, которая отказывается от своего ребенка, получили свое полное подтверждение — вот то единственное переживание, которое было ей доступно в тот момент. Гремучая смесь чувства вины и ненависти требовала от нее каких-то действий. Она заявила, что ей надо подумать. На следующий сеанс Ю.Т. не пришла.

Отыгрывание в виде атаки на сеттинг развернулось в полной мере, т.е. сеттинг как таковой был сметен — вместе с анализом, так как Ю.Т. не появлялась и не звонила в течение 3 недель. Мои фантазии по поводу нее в этот период концентрировались в основном на ее ярости и протесте; мне не приходило в голову, что она, например, могла бы покончить с собой или попасть в больницу. Гораздо более вероятной казалась мысль о том, что она вне себя от злости на меня, жаждет наказать меня своим отсутствием, а кроме того, мне приходила в голову идея о том, что ей хочется попробовать, сможет ли она прожить без меня и без анализа. Иными словами, обрыв анализа не казался мне окончательным, а выглядел, скорее, как попытка испытать и утвердить свою автономию в ответ на мой отказ поддерживать ее иллюзию об идеальных отношениях «мать-ребенок». Наконец, я не сомневалась и в том, что Ю.Т. рано или поздно соберется отдать мне долг.

Ю.Т. позвонила мне, как было сказано, через 3 недели после своего внезапного исчезновения и сообщила, что хочет вернуть часть денег из своего долга. Мы назначили встречу, Ю.Т. пришла вовремя. Я не была уверена, что эта встреча запланирована ею как сеанс — мне казалось вполне вероятным, что она лишь передаст мне деньги и тут же распрощается, однако Ю.Т. действовала иначе. Она прошла в комнату, огляделась — все было по-прежнему, и сказала строптиво: «Сегодня я не буду ложиться на кушетку». Она уселась в кресло, положила на стол деньги — приблизительно одну шестую от всей суммы,⁸⁾ заявила, что постепенно вернет весь долг, и начала говорить о происшедшем разрыве наших отношений.

Согласно ее версии, имело место следующее: я разозлилась на нее за то, что она хотела сократить количество сеансов с 5 до 3 в неделю, а также за то, что она правдиво говорила о своем недоверии ко мне; мое терпение кончилось и я решила ей отомстить, потребовав деньги, что было абсолютно несправедливо по отношению к ней. Изложив это, Ю.Т. заинтересованно спросила, что же я думаю обо всем этом.

Ее интерпретация показалась мне любопытной: все-таки она склонялась к мысли, что это я хочу ее удержать и нуждаюсь в ней, а не наоборот. Разумеется, эта фантазия долгое время подкреплялась моим согласием работать бесплатно, однако ее сегодняшний визит противоречил такому утверждению. Вот еще одно следствие работы в кредит: теряются реальные представления о том, кто без кого не может выжить — мать без ребенка или ребенок без матери: та симметрия отношений, которая царит в бессознательном,⁹⁾ как будто подтверждается во взаимодействиях пациента и аналитика. Кроме того, Ю.Т. в своем понимании динамики разрыва исходит из того, что я — «тоже человек», т.е. разрыв заставил ее пересмотреть идеализированное и одновременно дегуманизированное представление обо мне, в соответствии с которым Ю.Т. прежде отрицала саму возможность переживания мною каких бы то ни было человеческих чувств по поводу происходящего: «Вы — профессионал, значит, не должны ничего чувствовать». Возможно, ближайшим результатом этого пересмотра должно стать обесценивание — противоположный полюс искажения объектных репрезентаций.

Так или иначе, появление Ю.Т. после трехнедельного перерыва я восприняла как в целом прогрессивное движение в сторону построения наших отношений на более реалистической основе. Мои предположения относительно ее потребности испытать и отреагировать возможность автономного функционирования также подтвердились: Ю.Т. заявила, что она, наверное, хочет продолжать анализ, однако еще не приняла по этому поводу никакого решения и не хочет договариваться ни о каких сроках, после чего тут же осведомилась о дате моего возвращения. (При этом надо упомянуть, что эта встреча происходила за два дня до моего очередного отъезда, о котором Ю.Т. была отлично осведомлена еще до обрыва анализа, так что ее появление именно в те дни объяснялось ее несомненным желанием выяснить конкретную дату моего приезда и «навести мосты» для последующего восстановления отношений.)

Наша следующая встреча состоялась спустя дней 10 после моего возвращения. Началась новая фаза работы в рамках нового сеттинга — 3 раза в неделю, с непременным условием регулярной своевременной оплаты сеансов. Тут бы и сказке конец, если бы не одно «но»: эта оплата является исключительно низкой по сравнению со средними величинами гонораров за психоаналитический сеанс — фактически символической. И хотя для семьи Ю.Т. эта сумма, помноженная на 3 раза в неделю, представляется вполне значимой, сама Ю.Т., осведомленная об актуальной стоимости одного часа психоанализа в Москве, преисполнена самыми разнообразными чувствами по поводу размера оплаты — от чувства вины до ощущения своего триумфа. Но это уже другая история — история психоанализа за символическую плату.

Заключение

В этой работе мне хотелось поделиться своими соображениями по поводу возможности осуществления психоаналитической работы при несоблюдении стандартных соглашений сеттинга. Мой опыт свидетельствует о том, что игнорирование условия обязательности оплаты анализа стирает грань между «переходным пространством», создаваемым внутри аналитической рамки, и пространством реальных отношений пациента и аналитика, и тем самым прямо и непосредственно влечет за собой разрушение анализа. В случае пациентки Ю.Т. этот процесс проступил особенно выпукло в силу ее личностной психопатологии и возрастных особенностей. Характерная для Ю.Т. тенденция к уходу от контакта с реальностью для защиты от невыносимых страхов и напряжения (так называемая защитная организация личности¹⁰⁾) проявилась в ее стремлении к отрицанию реального компонента взаимодействий с аналитиком — анализ в кредит стал по сути бесплатным анализом и утратил свою способность предоставлять пациентке «переходное» или «игровое» пространство при сохранении границы между реальными и «as if» отношениями, в результате чего связь Ю.Т. с реальностью еще больше ослабела. Восстановление сеттинга повлекло за собой крушение иллюзорных отношений, которые были тесно переплетены с реальными, и потому часть реальных отношений — терапевтический альянс — тоже оказалась под угрозой. Тем не менее в данном случае реальные отношения в конечном итоге уцелели и позволяют продолжать аналитическую работу.

Примечания

¹⁾ См. A.Rothstein «Psychoanalytic Technique and the Creation of Analysands: On Beginning Analysis with Patients Who Are Reluctant to Pay the Analyst’s Fee», Psychoanalytic Quarterly, LXIV, 1995, 306-325; J.B.Erle «On the Setting of Analytic Fees», Psychoanalytic Quarterly, LXII, 1993, 106-108.

²⁾ См. Х.Томэ, Х.Кэхеле «Современный психоанализ». М., 1996. Т. 1.

³⁾ См. M.Laufer, M.E.Laufer „Adolescence and developmental breakdown» Yale Univ. Press, 1984.

⁴⁾ См. О.Кернберг «Тяжелые личностные расстройства», М. 2000.

⁵⁾ См. H.Muller-Pozzi „Zur Handhabung der Ubertragung in der Analyse von Jugendlichen». In: W.Bohleber (Hg.) „Adoleszenz und Identitat», Stuttgart, 1996, S. 239.

⁶⁾ Id., S. 266.

⁷⁾ См. Х.Томэ, Х.Кэхеле, ibid., T.2.

⁸⁾ Надо сказать, что долг Ю.Т. продолжала исчислять в рублях, несмотря на то, что после дефолта 1998 г. стоимость рубля упалаприблизительно в четыре раза, а соответственно, реальная величина долга (исчисляемая в долларовом эквиваленте) была в четыре раза выше его номинальной величины. Эта сторона вопроса не затрагивалась в тот момент совершенно, что тоже уводило нас от реальности.

⁹⁾ См. Кейсмент П. Обучаясь у пациента.

¹⁰⁾ См. Steiner J. Psychic retreats. L., 1993.

Побег из реальности. Речь идет не о путешествии в место… | Арви Бала

Речь идет не о поездке в какое-то место в одиночестве или катании на холме. Так я сбежал из реальности с помощью ручки и блокнота в двух разных сценариях.

Сценарий 1: Экстремальное насилие и жанр фэнтези

Это не совсем то, на что это похоже. Но это был долгий рабочий день, и я изо всех сил пытался выспаться. Каждая комната была заполнена храпящими членами семьи.Я вошел в кладовую, заполненную полезными, но неиспользованными вещами. Вытащил стальной стул и подушку.

Открыл новую страницу в своей записной книжке и начал думать как ребенок из детского сада, а закончил писать, когда у меня появился настоящий образ мышления. Я никогда не предпочитаю писать так поздно ночью, но мне как-то пришлось справляться с ситуацией. Да! Я начал писать все, что приходило мне в голову. Наполненный действием, насилием, борьбой, смешанный с небольшим количеством коммунизма и т.д., в нем есть более мрачное ощущение.

Здесь важно отметить, что фэнтези-тексты стали восприниматься как принадлежащие к поп-культуре, и поэтому обычно считаются предметом более низкого качества, чем реализм.Просто фантазия — это более преувеличенное отклонение от реальности.

Одним из наиболее очевидных преимуществ фэнтези является то, что она позволяет читателям экспериментировать с различными способами видения мира. Он берет гипотетическую ситуацию и предлагает читателям установить связь между вымышленным сценарием и их собственной социальной реальностью. На сегодняшний день я изо всех сил старался не публиковать те истории, которые написал по этому сценарию.

Я стараюсь не приносить сюда работы своей мечты или текущие работы.Красивую историю любви можно испортить неправильным настроением всего одной строчкой. (см. ниже)

Вид диалогов во время этого сценария:

«Ты не любил меня, ты просто любил меня».

Сценарий 2: Пик счастья и жанр триллер

В тот день это было похоже на 200-футовый перепад на американских горках. Если определить жанр строго, то настоящий триллер — это триллер, который неустанно преследует единственную цель — вызвать острые ощущения и заставить читателей без перерыва перелистывать страницы по мере того, как сюжет приближается к кульминации.Напряжение обычно возникает, когда главный герой (в моем случае антагонист) оказывается в угрожающей ситуации или в загадке, или когда происходит побег или опасная миссия, из которой побег кажется невозможным.

Темы триллеров часто включают терроризм, политический заговор, погоню или романтические треугольники, ведущие к убийству. У каждого писателя действительно есть торговая марка. Я тоже хотел, чтобы мой был замечательным. Итак, я попытался создать историю, в которой нет настоящего главного героя или антагониста.Пока история не дойдет до края обрыва, вы не узнаете.

Когда человека толкают с края, читатель может подумать, что я сумасшедший писатель Игры престолов. Поверьте, я недостаточно сумасшедший, чтобы убить хорошего парня или героя. Вот как ведет себя мой разум, когда я пытаюсь написать жанр триллера.

Вид диалогов во время этого сценария:

«Ее щеки были настолько блестящими, что даже звезды стыдились»

Будь то триллер или фэнтези, мое настроение самое плохое или лучшее, я стараюсь делать только одно .

В стремлении стать лучше и избежать реальности Я живу

Как мы избавляемся от нее: эссе

« Что мы подразумеваем под обвинениями в бегстве от действительности, что такое бегство от действительности, чего он убегает и ищет, как он действует, какие способы он находит помимо литературных — такие вопросы могут оправдать трактат. »- Роберт Б. Хейлман,« Бегство и бегство от жизни: разновидности литературного опыта »

«» «Лабиринт… сознания», как назвал его Джеймс, становится лабиринтом самого языка.Все лабиринты воплощают принцип задержки. Джойс предложил триста лет для внедрения «Поминок по Финнегану» . »- Мартин Л. Попс,« В лабиринтах »

Когда я был ребенком, книга, которую я всегда выбирал для себя, застряла между двумя моими старшими братьями в длительных поездках на заднем сиденье машины, не была головоломкой со словами или книжками-раскрасками, ни играми с числами, ни связками точки, но книги, каждая страница которых содержала лабиринт, который нужно было разгадать.В этой пьесе я был на пороге противоречия, потому что, если говорить о ней, то, что я делал, было бегством в лабиринт. Иногда лабиринты имели четкие начало и конец — мышь на одном конце, сыр — на другом. Как я узнал много лет спустя от наставника аспирантуры Мартина Л. Попса, это было однозначно: «Есть только один путь к цели и нет ложных поворотов». Марти приводит в пример лабиринт в Шартре, в центре которого небо находится и есть только один правильный путь: «Замещенный на тротуаре многих соборов в раннем средневековье, лабиринт считался символом трудностей и трудностей. сложности, которые окружают христианский путь [или] запутанной природы греха или любого отклонения от прямолинейного пути христианского долга … и вполне возможно, что в то время, когда душа вышла из крестовых походов и авторитета Церкви был в отливе, путешествие на коленях по извилинам лабиринта было предписано как альтернатива этим паломничествам.С другой стороны, мультикурсальные лабиринты, как и великие литературные тексты, «полны ложных поворотов», и, находясь внутри, может потребоваться отождествление с рыцарем Красного Креста Спенсера, который, «обманутый восторгом», заканчивается « ошибками». Den ».

Смысл таких мультикурсальных изгибов и поворотов не в том, чтобы вывести нас наружу, а в том, чтобы увести нас дальше — в этом разница между inscape и escape.

Писать — это одно, а жить — другое, а может и нет.

В недавнем разговоре с моим другом, который также является эссеистом, он сказал, что думает о написании эссе как о пропасти, в которую мы попадаем и из которой должны найти выход. Его образ заставил меня понять, что я не пытаюсь выбраться из пропасти, когда пишу; — Думаю, я пытаюсь изобрести новый способ оказаться внутри пропасти, — сказал я. Я не уверен, что когда-нибудь выберусь; письмо — это просто другой способ передвижения а-ля Роланд Барт Роланда Барта: «Сочинение — это игра , с помощью которой я поворачиваюсь так же хорошо, как могу в узком месте: я зажат, я борюсь между истерия, необходимая для написания, и репертуар изображений, который наблюдает, контролирует, очищает, банализирует, систематизирует, исправляет, навязывает фокус (и видение) социальной коммуникации.«Думаю, меня всегда больше интересовали ограничения, чем ограничения, снятие которых я никогда не верю, чтобы освободить меня. Ограничения — и разве сам язык не является наиболее ярким примером? — предлагают более счастливую перспективу: определение границ, без которых невозможно выявить или поделиться смыслом, продуктивные и обеспечивающие возможности архитектуры, без которых мы не можем обойтись.

Писать — это одно, а жить — другое, а может и нет. В этой нашей жизни как лабиринте мы можем либо проводить дни, желая, чтобы лабиринт не был таким сложным, либо принять вызов и, в свою очередь, попасть в лабиринт.«В конце концов, — как быстро замечает Попс, — существуют определенные лабиринты без целей… ваша единственная награда — удовольствие от игры».

Когда я не был глубоко погружен в удовольствия лабиринта на странице, у меня были другие способы сбежать с заднего сиденья семейной машины (как и в любой семье, было много причин для желания уйти, но это Также был случай, когда мой отец был очень встревоженным водителем). Если бы у меня не было с собой моей книги лабиринтов, я бы смотрел в окно, пока не оказывался уже не в машине, а на санях, независимо от погоды.Волшебный ковер, который я изобразил, был способен пересекать все ландшафты, которые теперь превратились в волнистые ленты холмов и долин. Я добирался туда, куда мы шли, туда и сюда, поворачивая и поворачивая в ту и другую сторону, через вид некоего светящегося аналога мышления — мы раньше называли это «мысленным взором» — доступ к которому теперь может быть заблокирован многими. прямо в лицо химеры.

Побег — слово древнее, бегство от реальности, современное.

В эссе 1975 года Роберт Б.Хейлман спрашивает: «Эпоха тревоги претерпела метаморфозу в эпоху клаустрофобии или эпоху паранойи?» и он использует этот вопрос как основу для полномасштабного толкования истории нашего слова «побег» и его часто очерняемой сопутствующей идеологии «бегство от реальности». Хейлман обнаруживает, что «бегство от реальности» — это древнее слово, «бегство от реальности», современное слово, а название жанра — «литература побега» — относится к 1930-м годам: «Слово« бегство от реальности »зародилось в 1930-х годах, быстро росло, а в 1940-х и 1950-е годы стали основой всех видов критики — исторической, социальной и политической, а также литературной и художественной.После глубокого изучения множества английских словарей, Хейлман подробно описывает, как бегство движется в истории человеческого сознания от физического и буквального, то есть как «отход от материальных источников бедствий и бедствий», к метафорическим и метафизическим, к метафорическому и метафизическому. тенденция, мода или идеология. 1960-е и 1970-е годы демонстрируют появление бегства, понимаемого как « бегство от реальности » (выделено мной), что привело Хейлмана к выводу, что «у нас более широкий взгляд на побег, чем у наших предков; мы легко думаем о побеге как о способе борьбы с несовершенным существованием; но мы не всегда четко проводим различие между тем, от чего можно уйти, и от неизбежного, или между тем, от чего следует избегать любой ценой… и тем, от чего, хотя это может быть болезненно, избежать невозможно.(Хейлман также, кажется, думает, что американцев в целом больше тянет к бегству, чем их англоязычных коллег в Великобритании, но его эссе было задумано задолго до Брексита.)

Когда дело доходит до побега и литературы, высокой или низкой, Хейлман и Попс более или менее находятся на одной странице, озвучивая альтернативы, с одной стороны, эскапистскому режиму, когда литература дает нам доступ в мир, которым легче управлять. чем то, что мы носим в реальной жизни, или, с другой стороны, искусство как усилитель жизни, который «толкает читателя глубже в человеческую действительность» (Хейлман).Литература либо создает заклинание, которое следует за вами, либо служит восстанавливающим средством, утешающим вас; он либо тревожит и расстраивает вас, отказываясь от закрытия, либо действует как опиум, который массирует и насыщает вас. Нетрудно увидеть, куда упадет удар беглеца. Если вы спросите моих учеников, они скажут вам со всей уверенностью, что они изучали в школе, что великая литература — это а) «трансцендентное» и б) «универсальное». Другими словами, они предоставят нам свою собственную теорию литературы как имплицитно эскапистскую — великая литература, согласно этой модели, — это то, что стирает различия и освобождает нас как от запутанных вещей, так и от ответственности исторической специфики.Они несут это предположение как веру, а почему бы и нет? Такие эскапистские оценки остаются основным продуктом наших величайших рецензентов и ведущих ток-шоу на общественном радио.

Какова природа наших ловушек сейчас?

Интересно, не является ли то, что ограничивает нас в настоящее время, менее локализованным, чем когда-либо, и, следовательно, лингвистический переход от физической ловушки к самой жизни как к тому, от чего мы хотим избавиться, даже не к самой жизни, а к смутно представленной реальности, сведенной к непереводимым двум Буквенное слово: неподражаемое «оно».«Из какого« оно »человек считается« вне »в одном воплощении побега, и является ли оно тем же, что и« оно », которое мы хотим оставить, когда выражаем желание« уйти от этого » все.» Я предполагаю, что «все» — это сокращение от «всего этого», помимо части, фрагмента или части. Если бы мне дали карандаш и бумагу, мне было бы трудно изобразить «это», хотя, если бы я нажал, я мог бы признаться, что две великие ловушки нашей современной эпохи — это Интернет и личность (последняя идея — Т. .С. Элиота, а не моего, и он уже утверждал это за более ранний период времени). Иногда я задаюсь вопросом, не является ли Интернет столько всепроникающей тюрьмой, сколько механизмом, который заставляет меня говорить о все больше и больше с чувством неизбежности. И с какой целью? Я так много на это жалуюсь, что начинаю думать об этом как о нытье.

Что управляет желанием уйти, разорваться (такие тексты часто приходят мне в голову в самые неподходящие моменты), проще говоря, наслаждаться этим американским идеалом отсутствия сообщества — «правом быть оставленным в покое», и такие вопросы с большей вероятностью будут заданы в первую очередь теми, кто менее связан невозможными ситуациями? Представьте, что я обращаюсь к математикам, чтобы разрешить наши нынешние ловушки — политические, социальные, психологические: чтение о Марьям Мирзахани, первой женщине, получившей самую желанную награду в области математики, заставляет меня думать таким образом.То, что она сказала о себе и о том, что другие говорят о ней, заключается в том, что ее гений зависел от ее способности оставаться внутри проблемы в течение чрезмерно долгих периодов времени, иметь высокую терпимость к неопределенности, помимо, я бы добавил, отчаяния авторитарные нарциссические типы личности, которые, по словам одного хитрого историка, продали свои души дьяволу в ноябре прошлого года в обмен на ощущение мимолетного освобождения.

Там, где личность — это ловушка, я думаю, вы понимаете, о чем я говорю, хотя для многих может стать неожиданностью предположение, что писательство в лучшем виде — это не о «самовыражении».Вот моя любимая цитата из книги Элиота «Традиция и индивидуальный талант»: «Поэзия — это не избавление от эмоций, а бегство от эмоций; это не выражение личности, а бегство от личности. Но, конечно, только те, у кого есть личность и эмоции, знают, что значит хотеть сбежать от этих вещей ». Это письмо как альтернатива воссозданию и преобразованию самой невозможной ловушки из всех: личности, хотя тактика, которую выбирают наши конкретные личности, чтобы убежать, неизбежно влияет на пути наших искусственных миров.Или вы из тех, кто загоняет себя в угол, или тот, кто ищет выхода, как только вы входите; либо ты ловкий ловкач, либо тот человек, которому нужно пройти, а не обходить стороной. Все ли мы похожи на грустную и жалкую белку, которая однажды застряла в моей хижине? Либо интеллект, либо память подводят нас, независимо от того, какую личность мы несем, мы можем видеть только сквозь стекла, но не то, как, черт возьми, мы сюда попали; мы никогда не знаем, где мы находимся, кто и как это привело нас сюда, как мы вошли.

Представьте себе человека, который осмеливается местными властями «запереть его в своих самых надежных ограничителях», а затем ждет, пока он разрабатывает план, чтобы освободиться от них невидимыми средствами. «Благодаря сочетанию физической ловкости и скрытых отмычек, Гудини без особого труда открыл большинство ограничителей … Он говорил напрямую с аудиторией, закатал рукава, улыбнулся и осмелился добровольно взять его в плен». В 1920 году его имя было добавлено в словарь Funk & Wagnalls Dictionary как синоним слова «побег».Магия художника побега оставляет все другие формы побега в пыли, потому что ему удается ускользнуть от захвата, не имея в первую очередь необходимости где-нибудь спрятаться; он всегда открыт, открыт и не разглашен. Если побег ism всегда предполагает некоторую форму заместительности — в телесериале, игре с мячом, наркотиках — смещенная идентификация для художника побега не представляется возможной. В некотором смысле Гудини скучает по мне. Я не могу быть им; Я потерялся в пропущенном месте его иллюзии.Меня заманивают в его пробелы, соблазняют и изящно обманывают. Он позволяет мне сбежать так: приглашение быть изумленным, а не травмированным или шокирующим, как это было бы в жизни.

В какой-то момент своей карьеры Гудини собрал 80 000 толпу, чтобы посмотреть, как он выпутывается из смирительной рубашки. Историки предполагают, что «освобождение от, казалось бы, невозможных ситуаций часто привлекало аудиторию, живущую в городах с проблемами перенаселенности, этнической напряженности, преступности и бедности в результате урбанизации и индустриализации конца XIX века.«Какова природа наших ловушек сейчас, и есть ли что-нибудь, что может освободить нас от века, который, кажется, назвал себя самым экзистенциальным из веков? Я имею в виду это в популярном смысле слова — наша цифровая среда не допускает выхода, и мы, очевидно, принимаем и принимаем это, или нас заставили принять это как источник радости. Либо это, либо мы, бесконечно адаптирующиеся люди, снова приспособились к нашим цепям. Я не могу припомнить в своей жизни такого массового ощущения сужения пространства, тонов голоса, способов обращения, принуждения к повторению и принудительных формирований, звуков, обращенных шумом, — все во имя освобождающей экспансивности. .Как быстро широкая, бесконечно изменчивая и, казалось бы, бесконечная сущность может стать унылой, монотонной и условной. К настоящему времени все мы должны знать, что Google не предоставляет возможности поисковикам разнообразия и масштабов, не говоря уже о том, что он не дает нам доступа ко «всему, что там есть», но намерен извергать то, что популярно. Это мега-монстр, чьи настройки обеспечивают не только национальный, но и глобальный статус-кво. Что наши компьютеры «поиск» наиболее упорно это мы сами (назовем его цифровой досматривали), некоторые, чтобы найти нас, где мы находимся и исследование с нами.

Как современный экзистенц, я параноик или просто страдаю клаустрофобией?

Моя наименее любимая из ловушек в Интернете — это то, что я называю «упреждающими алгоритмами». Это выходит за рамки настойчивых рекомендаций Amazon и Netflix, основанных на том, что, по их мнению, вам или мне «нравится». Еще хуже: он заканчивает мои предложения еще до того, как я их начал; он заканчивает мой «поиск»; он прерывает мой курс; объезды и все такое, лабиринтов она не допустит. Он верит в цели, например, в место, где мои глаза отдыхают, примерно в четверти дюйма от пальцев ног, когда я смотрю вниз за край плота своего iPhone, застрявшего на суше.

Однажды, как только я начал набирать слова «Когда будет…», например, «Когда Сенат проголосует по законопроекту о реформе здравоохранения», Google заранее предложил другой вопрос. Машина сказала мне: «Когда я умру?» Теперь, хотя это может быть правдой, что эти вопросы связаны — мой доступ к медицинскому обслуживанию в некоторой степени влияет на мою продолжительность жизни, — Google (в отличие от Siri) не пытался обмануть. Если он думал, что я задам такой вопрос компьютеру, то он меня не знает.Во-первых, я не формулирую вопросы, относящиеся к моей жизни, столь откровенно. Я эссеист, помнишь? Если он думает, что «оно» может «ответить» на такой вопрос, он в корне ошибается (простите за каламбур). Google — не Бог … хотя у него есть возможности актуария и вопрос, его попытка побудить меня купить страховку жизни. Должен сказать, что воспринял вопрос лично. Я чувствовал себя лично оскорбленным искусственным интеллектом — мозгом без разума, — уклоняющим мой поиск информации напоминанием о грубом факте моей смерти.Я почти воспринял это как угрозу (см. Паранойю выше). И я беспокоился за своих собратьев, что появление вопроса на экране моего компьютера — «когда я умру?» — может означать, что это популярная запись, что наводит на мысль, что люди путают поисковую систему с хрустальным шаром.

Убежать — это, по сути, быть вне поля зрения: иногда мы просто хотим исчезнуть, не умирая при этом.

Проблема нашего современного момента заключается не в том, что у него нет выхода (от напоминаний и push-уведомлений, ужасных новостей и того, что вас увидят), а в том, что любой шанс осмотреться быстро исчезает.(Я понимаю, что уже сказал это и что мы, возможно, подходим к месту, с которого начали.)

Я не знаю, где бы я был без бесконечных возможностей, которые предоставляет язык. Именно там начинается что-то вроде игры, не знающей конца. Язык — это ограничение, которое позволяет нам формулировать вопросы, которые мы задаем, но мы так редко принимаем его приглашение впоследствии следовать за ним в его многочисленные комнаты. Ни ответы, ни побег, чистый и простой, не найдут нас там, но, конечно же, новые формы для старых представлений, предложений, намеков и открытий.Слово «побег», если я позволю, намекает на улитки (раковины и укрытия) и откосы, эскапады и эспланады, которые придают этому уху рекомбинантную форму, немного великолепия и легкую прогулку. Это напоминает мне, что «неизбежность» как определяющая особенность — это удовольствие. Этимология побега говорит мне о побеге больше, чем многие другие трактаты, поскольку «е» — это из , а «scape» — это взгляд: «Бежать», по сути, означает быть вне поля зрения, тем самым давая мне понять эту фундаментальную истину: что иногда мы просто хотим исчезнуть, не умирая при этом.

Лично я не могу вспомнить, когда в последний раз пошел на эскападу — это устаревший термин, устаревшая концепция, архаизм? Его синонимы напоминают середину века — каперсы, веселье, махинации, шутливые шутки, — но мне нравится думать об этом как о занятии дурака, на которое искренне соглашается. И мне нравится образ, который язык оставляет меня, родом из excappare, чтобы выбраться из чьей-то накидки, оставить преследователя, как по волшебству, ускользнуть от вашего плаща.

Недавно я обнаружил, что делаю то, о чем никогда не думал, что когда-либо буду делать.Ни побег, ни шутка, это был побег, которого я не планировал и не мог предсказать или предвидеть. Это был случай, когда наши племянница и племянник, моя партнерша, брат и невестка Джин посетили небольшую хижину, которую мы держим в Даунисте, штат Мэн. Сэму в этом году шесть лет, а Софи 10, и во время нашего последнего визита в Ванкувер, где они живут, я вспомнил, что самой последней любимой формой игры Сэма были головоломки. В благотворительном магазине в Бангоре я наткнулся на это: по абстрактным золотым полосам, перечеркнутым красным, было невозможно определить, что может содержаться в коробке, но небольшая белая бирка, которую кто-то прикрепил к углу, идентифицировала предмет как загадку. .Не просто старые головоломки для Сэма, а головоломки, которые, по словам владельца, относятся к 1930-м годам. Не было никаких картинок, чтобы увидеть, что может породить головоломка; при этом менеджер не мог поручиться, что все части были на месте.

Когда приехали Софи и Сэм, мы преподнесли им небольшие подарки из наших любимых подержанных магазинов — машинки и книги из спичечных коробок, в том числе миниатюрную пустую книгу для переходного объекта Софи с рождения, медведя по имени «Хиггинс», на котором можно написать роман. Между поездками на природу и купанием мы «отремонтировали» ветхий кукольный домик.В какой-то момент мы представили Сэму «загадочную загадку», но его привлекли другие вещи, и он подозревал, что загадка может оказаться для него слишком сложной, поэтому он так и не начал ее.

Сначала мы с шурином рассеянно открывали коробку между приготовлением пищи и мытьем посуды или обсуждением хаоса в мире 2017 года. Какая жизнь позволяет собирать пазлы? Те, у кого есть каникулы, а особенно дети? Я уверен, что ассоциировал головоломки с хромым умом, с приютами для престарелых и скукой среднего класса, с непродуктивной продуктивностью, с гольфом, логовами и мужчинами с двойным окном — никогда то, что я бы не подумал или вообразил. уделяя время.

При слабом освещении, переходящем в позднюю ночь, четверо взрослых превратились в сочетание энергий, просто точки равномерного внимания, выстроенные вокруг стола. Мы сгорбились над головоломкой, как над картой в море, рядом с которой полусонные дети, постистерические, и нам тоже нужно было спать, но вместо этого мы погрузились в проблему головоломки. Прежде чем мы это осознали, мы были внутри, мы были счастливо пойманы в ловушку, парили, как пчелы, перед сладкой перспективой такого количества замков и соответствующих им ключей, мы шептались и погружались в чувство нахождения, размещения и просмотра изображения постепенно увидеть, как древность открывается археологам.На сайте Puzzle Warehouse экономист Энн Д. Уильямс объясняет, как продажи пазлов достигли пика в 1933 году, достигнув 10 миллионов в неделю в разгар Великой депрессии, как бы говоря не только о том, что людям нужно во что-то сбежать, но и о том, что озадаченность дала им: « возможность добиться скромного успеха ». Ничто в достижении нашей головоломки не казалось скромным. Это было возвышенно в духе духовного оргазма, особенно когда части не соединялись друг с другом, а лишь разделяли то, что можно было бы назвать смутно совпадающей стеной для вечеринок.

Когда Джин перешла к публикации фотографии нашей головоломки на Facebook, я сразу почувствовал этот жест. Разве она не чувствовала, насколько приватной была эта выходка? Неужели она не знала, что это разрушит чары нашей головоломки? И насколько безответственным это должно заставлять нас строить головоломку среди кровопролития и преступлений на почве ненависти?

Как редко побег случайно попадает в нашу дверь. Звуки сверчков смешивались с коллективным визгом и толчками вокруг стола взрослых, играющих за полночь, чтобы обнаружить, что на самом деле все части были там.Кроме одного! И в этом есть крайний край. Кусок неба. Спасательный люк для наших выдохов и для души тех, кто раньше уже играл в эту головоломку.

Побег из реальности с хорошим прочтением

Сейчас, как никогда ранее, мы все ищем способы, чтобы чем-то заняться и отвлечься от дел, пока мы дома с семьей. А иногда бегство от реальности — это всего лишь страница поворота. Кэрол Барроумен присоединяется к нам, выбирая книги для чтения, пока вы сидите взаперти и хотите немного отдохнуть от этих трудных времен.

Для получения дополнительной информации о Кэрол посетите CaroleBarrowman.com. И смотрите ниже ее выбор!

Подпись всех вещей Элизабет Гилберт — От автора «Ешь, молись, люби», это идеальная книга, в которой можно потеряться. Это не ее самая новая (она моя любимая), так что это должно быть легко чтобы выйти в Интернет из библиотеки или книжного магазина. История охватывает 18 век и рассказывает о жизни и любви семьи Уиттакер, особенно Альмы, их дочери гениального ученого.Роман переносит нас из Филадельфии в Перу, из Лондона в Таити. Прекрасно проработанный и написанный с набором интригующих и незабываемых персонажей.

Безумный, плохой и опасный, чтобы знать Самира Ахмед — Это захватывающий новый роман, рассказанный с разных точек зрения двух женщин, живущих в Париже, одна в настоящее время, а другая 200 лет назад, чьи Путь пересекся с Александром Дюма (написал «Трех мушкетеров») и лордом Байроном (печально известным поэтом-романтиком, которого описывали как «безумного, плохого и опасного знать»).Роман сочетает в себе искусство, тайну с романтикой (и некоторые известные сады в Париже). Это сбивает вас с ног.

Вау, нет, спасибо Саманта Ирби — Если вам трудно сосредоточиться дольше, чем нужно налить бокал вина, то этот сборник эссе идеально вам подойдет . Окунитесь в последнюю коллекцию историй Ирби о жизни в новом штате, ее новом саду, работе в Голливуде и о том, как провести весь день в пижаме.Ирби непочтительна, язвительна, и я люблю ее. Она описывает себя как «жителя Среднего Запада, поедающего жареный сыр». Эта книга заставит вас немного фыркать и много смеяться.

Ветер в ивах Кеннет Грэм — Многие семьи находят время во время карантина, чтобы прочитать вслух классические романы из детства родителей. «Ветер в ивах» Кеннета Грэхема — мой любимый фильм в этом месяце в детстве. Крот, крыса и их озорная подруга Жаба живут на берегу реки, и их совместные приключения ходят легенды.

Тема побега в стеклянном зверинце

Побег в пьесе действует в двух направлениях: из реального мира в мир воспоминаний и снов, как демонстрируют Аманда и Лаура; или из мира памяти и снов в реальный мир, как того желает Том. Аманда и Лаура избегают реальности, уходя в миры снов. Аманда отказывается видеть вещи такими, какие они есть, настаивая на том, чтобы видеть то, что она хочет видеть. Аманда по-прежнему живет как прошлая версия себя, даже когда она проецирует амбиции на Лору.Вместо того, чтобы принять особенности Лоры или несчастье Тома, она убегает в свою фантастическую версию мира, каким, по ее мнению, он должен быть.

Лаура сбегает из внушительных структур реальности в миры, которые она может контролировать и поддерживать в совершенстве: ее воспоминания, стеклянный зверинец, свобода прогулок по парку. Когда Аманда противостоит Лоре, она пытается сбежать, включив музыку достаточно громко, чтобы заблокировать спор. Тем не менее, и Аманда, и Лора могут видеть свои настоящие ситуации, и они действительно стараются сделать свою реальность лучше.Аманда увеличивает подписку на журналы, чтобы заработать деньги. Вместо того, чтобы сбежать от битвы, Лаура служит миротворцем между Амандой и Томом.

Том не хочет убегать в сны или другие фантастические миры — он хочет убежать физически, уйти. И даже когда он не может заставить себя действительно уйти, он постоянно от чего-то убегает: он убегает из квартиры на пожарную лестницу; он сбегает из гроба в волшебном шоу; и он ускользает на склад, чтобы написать стихи, умственный и физический побег от черной работы.Он мечтает присоединиться к торговому флоту и сбежать не только от своей клаустрофобной жизни, но и от не имеющего выхода к морю Среднего Запада. Том ходит в кино каждую ночь, чтобы посмотреть на экране эскапистский фэнтези. Он также употребляет алкоголь, чтобы избежать реальности: мы видим бутылки в его карманах, а «пойти в кино» — это эвфемизм для обозначения опьянения. Тем не менее, все механизмы побега Тома цикличны: хотя они обещают свободу, они также заманивают его в ловушку. «Я веду двойную жизнь», — кричит Том Аманде в конце третьей сцены.Он намеревается причинить ей боль, чтобы освободиться от ее власти над ним, но в конечном итоге он не может избежать своей любви к своей семье.

Поп-культура, побег от реальности — The Daily Utah Chronicle

Недавно я прочитал на уроке «Удивительные приключения Кавальера и Клея» Майкла Чабона. Это книга, которая доказывает художественную и социальную ценность комиксов 1940-х и 1950-х годов.

Тогда и сейчас многие, считающие себя зрелыми и обладающими более высоким интеллектом, будут утверждать, что у них нет времени читать что-либо, кроме классической литературы.Они утверждают, что такие вещи, как телевидение и популярное искусство, или вещи, которые предназначены для «простодушных людей», не могут быть истинными формами искусства.

Искусство — это все, что человек создает посредством выражения, независимо от того, кем и для кого оно создано. Наличие цели или целевой аудитории для медиа не означает, что оно больше не достойно термина «искусство». Поп-культура — это не недостаток культуры.

Искусство и художественная литература любого рода чрезвычайно ценны. Они могут действовать как формы терапии, бегства от реальности, вдохновения и комфорта.

Создание различных видов искусства, особенно художественного, имеет терапевтическое действие для творца. Практически невозможно уберечься от созданных персонажей, эмоций из цветов или скрытой правды с помощью слов. Писатели часто говорят: «Я пишу, потому что не знаю, что думаю, пока не прочитаю то, что говорю».

В «Удивительных приключениях Кавалера и Клея» главный герой, писатель, узнает о своем желании сбежать и стать прекрасным. Создавая помощников для своих главных героев, он работает над проблемами, созданными его ужасными отношениями с отцом.Художник рассказов способен сражаться и убивать нацистов, чего он не мог сделать лично.

Создание графических изображений насилия избавляет его от ярости. Это одна из причин, по которой певцам и авторам нравится то, чем они занимаются. Это помогает им пережить горе, потерю, неудачу или смущение. Вот почему рекомендуется и хорошо воспринимается арт-терапия. Творение направляет эмоции и действует как дверь в собственный разум.

Кто не любит смотреть дрянные комедийные сериалы? Я знаю, что.Есть причина, по которой они существуют. В конце долгих дней, полных скуки, драмы, трагедии и стресса, людям нужен перерыв. Так что телешоу «Друзья» и «Парки и места отдыха» были созданы для того, чтобы посмеяться и развлечься, в чем люди отчаянно нуждаются перед сном. Конечно, отрицание проблемы не решит ее, но отдых от постоянного депрессивного мышления помогает людям мыслить ясно. Такие вещи, как романы для молодежи, бессмысленные телешоу, видеоигры, песни из топ-20, фан-арт и комиксы — это уйти от реальности; они нужны нам, чтобы оставаться в здравом уме.

Искусство и художественная литература не только полезны для психического здоровья человека; они также могут стать мощными инструментами для творчества. Художественная литература вдохновляет детей не только следовать своей мечте, но и заниматься спортом, учиться, любить, бороться и верить в себя. Вот почему детские книги или детские медиа обычно содержат легко отслеживаемые сюжеты и почти всегда имеют счастливый конец.

Никто не может решить, какие произведения искусства или художественной литературы достойны времени, привязанности или изучения. Любое искусство важно для кого-то, даже если это сам художник.

[адрес электронной почты защищен]

Я считаю, что чтение книги помогает нам сбежать от реальности «Вики

В это я верю… Я верю, что чтение книг — это способ избежать нашей собственной реальности. Да, некоторые люди говорят, что нам нравится читать книги для удовольствия или для того, чтобы узнать, как работает воображение людей, но я считаю, что люди читают книгу, чтобы избежать собственной реальности, включая меня. Всякий раз, когда я читаю хорошую книгу, мне нравится притворяться, что я — персонаж рассказа.Я настолько увлекаюсь рассказом, что забываю, где я нахожусь и что мне нужно делать; кроме чтения книги. Когда я, наконец, дочитываю книгу, мне становится грустно, потому что я действительно не хочу, чтобы история закончилась. Глядя на свою жизнь и жизнь других людей, я понимаю, что у персонажа в рассказе жизнь проще. Нет проблем, о которых стоит беспокоиться, или стресса, о котором стоит думать. У персонажей в рассказах иногда бывает счастливый конец, когда он на самом деле; у многих людей нет шанса на счастливый конец. Например, когда я читал «Сумерки», я иногда представлял себя Беллой, главным героем.Я представлял себя ею, потому что она удачливый персонаж. Девушка, которая заводит симпатичного парня, который также является вампиром, и влюбляется в него, но, конечно, в историях всегда есть сложности, но они никогда не являются настоящими проблемами, которые случаются в жизни людей, например, школьные или личные проблемы. В книге всегда намного легче убежать, потому что это так весело. Хотя иногда чтение книги может стать довольно скучным, но как только вы попадаете в историю, иногда нет способа убежать, вам просто нужно узнать, что произойдет.Я знаю, что всякий раз, когда я читаю действительно хорошую книгу и представляю себя в рассказе, я ускользаю от реальности так быстро, что мне все равно, что мне делать. Все, что я хочу сделать, это просто узнать, что произойдет в следующей главе или около того. Я знаю, что многие люди поступают так, но я считаю, что всегда есть причина, по которой они просто хотят прочитать книгу, а не просто выяснить, что происходит. Они просто хотят уйти ненадолго. Они просто хотят ненадолго стать кем-то другим; кто-то, кто не может причинить им вред или подавить.Я знаю, что.

Mindscape в словах: побег от реальности.

Прямо сейчас я бы хотел провести выходные отступление в какое-нибудь мирное место как побег. Но это ни рационально, ни возможный. Итак, вместо этого я здесь, пишу свои мысли, убегая от реальности. Хотя, я не уверен, что писать о «реальности» — это уход от реальность. Во всяком случае, должно быть какое-то счастливое место. Что счастлив место могло быть книгой, хобби или человеком.Итак, когда вы устали от обычной жизни, просто отступите в свое счастливое место и сделайте свое пребывание стоит.